Иван Грозный - Сергей Эдуардович Цветков

Всю свою жизнь он преследовал одну цель — торжество католицизма и беспощадное истребление еретиков. Над Европой нависла мрачная тень этого выродка- мизантропа, кадившего своему неведомому страшному Богу дымом бесчисленных аутодафе.

Орудием насаждения и укрепления веры стала инквизиция — ужасная язва Испании. Святейшая инквизиция простирала свои объятия язычнику и грешнику, но в одной руке она держала меч, а в другой — факел. В семивековой рукопашной схватке с исламом испанский католицизм вдохновлялся примером не страдающего Бога Голгофы, а грозным Богом Иисуса Навина, истреблявшего в Ханаанской земле поголовно не только идолопоклонников, но и их скот. В XV веке, когда мавры сложили оружие, по всему полуострову вскрылись кратеры инквизиции, чтобы неугасимо пылать в течение четырехсот лет. Торквемада обратил Кастилию в море пламени. В течение восемнадцати лет 10 000 осужденных были сожжены живыми, 7000 заочно, в изображениях. Статуи апостолов, воздвигнутые на площади Севильи, покрылись толстым слоем жирной сажи от сгоревших тел. Около 1483 года в одной Андалусии насчитывалось до 5000 опустелых домов. Инквизиция считала себя правовернее Рима: она пренебрегала папскими советами и цензурой.

Этот священный каннибализм странным образом совпал с покорением Мексики. Суровые и безжалостные монахи, сопровождавшие армию Кортеса, нашли там еще более страшных жрецов-палачей, питающих богов-людоедов. Догматом этого жестокого культа было убийство, обрядами — пытки. Верховный жрец облачался для служения в ризы, красные от запекшейся крови; он вырывал сердца у жертв, привязанных к каменным алтарям, и золотой ложкой вкладывал их в чудовищный рот идола. Освящение великого храма в Мехико было отпраздновано убийством 64 000 жертв. Лейтенант Кортеса Тапиа насчитал 130 000 черепов в подземельях святилища.

Инквизиция при этом зрелище, казалось, была охвачена духом кровавого соревнования. Это была эпоха ее наиболее обильных казней. Говорили, что она вдохновлялась этими мрачными богами: принеся Христа в Мексику, она вернулась обратно с Вицли-Пуцли[14].

Инквизиция не только терроризировала героическую Испанию, она ее ожесточила и развратила. Для того чтобы не стать ее жертвой, нация сделалась ее соучастницей. Инквизиция породила презренное племя доносчиков, шпионов и сыщиков. К концу XVI века каждый кастилец делается шпионом шпиона.

Сами короли трепетали перед этим подозрительным чудовищем. Филипп II повелел одному вице-королю Нового Света подставить свою спину под бич инквизиции за то, что он ударил одного из ее сочленов. При вступлении на престол он отдал в ее руки своего учителя, архиепископа Толедского, со словами: «Если у меня самого в жилах будет кровь еретика, то я сам отдам свою кровь». Передают, что Филипп III искупил слово сострадания, которое вырвалось у него во время одного аутодафе, несколькими каплями крови, выпущенной из его руки ножом палача.

Между тем в Испании вскоре стало не хватать добычи для ищейки с факелом в зубах, которую инквизиция избрала своей эмблемой. Мавры и евреи стали редки, еретики и вовсе исчезли. Зато протестантизм быстро распространялся в Нидерландах. Филипп II заявил, что предпочитает видеть эту провинцию разоренной, но покорной Богу, чем процветающей, но еретической. По его приказу тысячи людей были сожжены на кострах, обезглавлены, погребены заживо. В ответ на эти зверства в Нидерландах вспыхнуло восстание. Тогда в страну была двинута испанская армия во главе с непреклонным фанатиком герцогом Альбой. За пять лет своего пребывания в Нидерландах Альба отправил на костер и эшафот свыше 8000 человек, вырезал почти поголовно несколько городов.

Маленький народ Нидерландов выстоял в этой неравной борьбе и добился свободы. Позорным поражением окончилась и борьба Филиппа II с Англией за господство на море. В 1588 году адмирал Фрэнсис Дрейк пустил на дно половину Непобедимой Армады. А после вступления на французский престол Генриха IV Бурбона рухнули планы Филиппа сделать Францию провинцией испанской монархии. Паутина, раскинутая Филиппом по Европе, рвалась повсеместно.

Короля-изувера охватила глубочайшая мизантропия. Жизнь останавливалась у порога его дворца, как трава у подножия скалы. Сам Эскориал, построенный им едва ли не с той же целью, с какой фараоны строили свои пирамиды, имел форму рашпера — орудия пытки, на котором принял мученическую смерть святой Аоренцо, особо чтимый этим благочестивым извергом. Дворец стал частью пустыни, его окружавшей. «Двор, — говорит одна итальянская реляция, написанная около 1577 года, — в настоящее время весьма малолюден, потому что там встречаешь лишь тех, кто имеет отношение к личным покоям короля или к его совету, так как большинство из cavalieri privati (придворных. — С.Ц.), которые там находились, или к услугам короля, или для искания почестей, видят, что его Величество живет все время в уединении или в деревне, мало показываясь, редко давая аудиенции, награждая скупо и поздно, не могли там оставаться под бременем расходов, не получая ни выгоды, ни удовольствий». В конце концов из дворца были изгнаны не только придворные, но и священники, и Филипп II заперся в нем с кучкой монахов.

Придворный этикет напоминал монастырский устав. Филипп II, вступив в Эскориал, словно дал обет молчания. Депутации, которые он принимал, не слышали от него ни одного слова: после их речей он склонялся к уху своего министра, и тот отвечал вместо него. Даже королевский секретарь, сидевший с Филиппом II за одним столом, вместо слов получал от него записки — вплоть до мельчайших распоряжений. Мир был для Филиппа II огромным пергаментом, на котором он писал свои политические заклинания. Но этот пергамент в сознании короля со временем ссыхался, словно шагреневая кожа; вскоре и Эскориал стал для него слишком просторным. Свои последние годы он провел заживо похороненный в комнате с одним окном, у подножия главного алтаря дворцовой церкви. Возле этого склепа Филипп II велел поставить свой гроб. За несколько часов до смерти он приказал принести череп и возложил на него свою корону.

***

Но может быть, бесчинства творились только на престолах? Может быть, рядовой европеец представлял образец благонравия? Увы, даже лучшие люди того времени зачастую опровергали аксиому о несовместимости гения и злодейства.

Бенвенуто Челлини — яркий тому пример. В книге «Жизнь Бенвенуто Челлини, рассказанная им самим» он вспоминает, что однажды, когда ему было пять лет, его отец, сидевший у очага с виолой, увидел маленького зверька вроде ящерицы, резвящегося в пламени, — саламандру. Отец подозвал мальчика и дал ему затрещину — чтобы тот навсегда запомнил видение. Читая эту книгу, написанную рукой уже старого человека, дрожащей не от слабости, но от заново переживаемого гнева или восторга, видишь пламень, пожирающий самого Челлини. Ярость буквально душит его. От первой до последней страницы он неистовствует, бесится, бранится, громит, обвиняет, рычит, угрожает, мечется; работа, потасовки и убийства лишь ненадолго выпускают из него пар. Ни одна обида,