Иван Грозный - Сергей Эдуардович Цветков

примирения с земщиной была вызвана намерением царя продолжить активные военные действия против Речи Посполитой. В конце июня в Москве собрался Земский собор. Опричники на нем не присутствовали, потому что Иван, во-первых, не хотел раздражать земских, а во-вторых, он намеревался переложить военные тяготы целиком на плечи земщины, добившись от нее приговора о продолжении войны.

Второй цели он достиг без труда. Земские «чины» высказались в пользу возобновления войны за Ливонию с Польшей и Литвой. По мнению духовенства, от уступки Речи Посполитой ливонских земель «тесноты будут великие… Великому Новгороду и иных городов торговым людям торговли затворятся». Дума полагала, что перемирие нужно полякам для того, чтобы сосредоточить военные силы в Ливонии, а тогда и «Полоцку не простояти», да «и Пскову будет нужа, не токмо Юрьеву». Бояре советовали царю, «прося у Бога милости, ныне с королем промышляти». «А нам всем, — говорили они, — за государя головы свои класти…» О своей готовности служить государю заявили и дворяне: «…что государю нашему пригоже, за то за все стояти, а наше дело, холопей его, за него государя и за его государеву правду служити ему, государю своему, до своей смерти». Они клялись положить свои головы за десятину полоцкой земли: «Ныне на конях сидим, и мы за его государское с коня помрем». Столь же решительно стояли за войну приказные люди и купечество: «Мы люди неслужилые, службы не знаем. Но ведает Бог да государь, что не стоим не токмо за свои животы, но мы и головы свои кладем за государя везде, чтобы государева рука была высока…»

Утвердив царский приговор о войне, соборяне присягнули служить царю «правдою… безо всякой хитрости» и «против его недругов стояти».

Зато заставить земщину забыть об опричных обидах не удалось. Уступки власти повели не к примирению с обществом, а к тому, что недовольство опричниной стало высказываться вполне открыто. Летописец говорит, что «бысть в людях ненависть на царя от всех людей и биша ему челом и даша ему челобитную за руками (подписями. — С. Ц.) о опричнине, что не достоит сему быти». Иностранец Шлихтинг, очевидец событий, свидетельствует о том, что около трехсот знатных лиц из земщины явились во дворец с протестом против опричных бесчинств и потребовали упразднения опричнины. Содержание поданной царю челобитной Шлихтинг передает следующими словами: «Все мы верно тебе служим, проливаем кровь нашу за тебя. Ты же за заслуги воздаешь нам такую благодарность. Ты приставил к шеям нашим телохранителей, которые из среды нашей вырывают братьев и кровных наших, чинят обиды, бьют, режут, давят, под конец и убивают».

Итак, за свою поддержку внешней политики царя земщина потребовала вполне определенную цену. Тревожному настроению в столице способствовало и то, что накануне открытия собора «взошла туча темна и стала красна, аки огнена, и после опять потемнела, и гром бысть и трескот великий и молния и дождь, и до четвертого часу». Буря была принята за предзнаменование кровавых событий.

В эти дни в Москву приехал игумен Соловецкий Филипп.

Его приезд был вызван внезапно возникшим церковным нестроением. Введение опричнины привело к кризису внутри Русской Церкви. Уже опричный государев чин — так, как его понимал Грозный, — сам по себе нарушал традиционные взаимоотношения светской и духовной власти, ибо царь фактически присвоил себе главенство в вопросах церковной жизни. Это отлично подметил один иностранец, который писал, что «всей своей одеждой, окружением и всем прочим» царь выказывал «величие даже не королевское, но почти папское»; более того, и то, «что относилось к почитанию Бога, он перенес на проявление самого себя». С другой стороны, обязательство не ходатайствовать за опальных, вырванное Грозным у духовенства при учреждении опричнины, лишало Церковь значительной доли нравственного авторитета.

Не подлежит никакому сомнению, что Церковь в целом была недовольна опричниной. Разделение государства, предпринятое царем, шло вразрез с идеей единства русской земли — этой воистину святой и величественной мыслью, которую Церковь тщательно культивировала на протяжении веков и которая, не утратив своей первоначальной духовной основы, была в конце концов развернута в государственную доктрину, сохранившую значение политической аксиомы и по сегодняшний день. Но личные качества митрополита Афанасия, возглавившего Церковь накануне учреждения опричнины, не позволили ему открыто воспротивиться разгулу беззакония. Его неприятие опричных порядков выразилось лишь в том, что в мае 1566 года, за месяц перед открытием Земского собора, он самовольно сложил с себя сан митрополита и удалился в Чудов монастырь. Пытаясь скрыть очевидную оппозиционность этого поступка, царь велел объявить, что митрополит оставил престол «за немощью велией».

Вакантное первосвятительское место Иван поначалу предложил занять архиепископу Казанскому Герману, который, сменив в казанской земле архиепископа Гурия, показал себя ревнителем православия. Герман покорно переехал на митрополичий двор, но в первой же беседе с царем стал «тихими и кроткими словесы» убеждать его отменить опричнину. Впрочем, данное известие спорно, потому что эту беседу Германа с царем, происходившую наедине, подслушал все тот же вездесущий Курбский, сидевший в это время в своем Ковельском имении. Возможно, Ивана насторожило то, что новый митрополит «Максима Философа (М. Грека. — С. Ц.)··· отчасти учения причастен был». А Максим Грек, как мы помним, предсказал Грозному смерть царевича Дмитрия, не говоря уже о том, что среди его учеников был князь Курбский. Двумя днями позже царь приказал Герману съехать с митрополичьего двора. Курбский передает, что Герман был не то отравлен, не то задушен. На самом деле он умер спустя полтора года после мнимой расправы над ним.

И вот, во время заседаний Земского собора Иван остановил свой выбор на игумене Филиппе.

В миру его звали Федором Степановичем, и происходил он из знатного рода Колычевых. Эти старомосковские бояре имели общего предка с боярами Захарьиными-Юрьевыми — Андрея Кобылу и таким образом состояли в родстве с семьей, которой суждено было дать России новую династию. Колычевы издавна служили московским государям и старицким удельным князьям, что предопределило печальную участь многих членов этой фамилии. В опалах и казнях погибло одиннадцать Колычевых. Но в то же время около десятка Колычевых было записано в опричнину.

Федор Степанович родился 11 февраля 1507 года в новгородской земле, где его отец Степан Иванович владел поместьем. Мальчик готовился пойти по стопам своих предков — в государеву службу. Его детство и отрочество прошли в «книжном учении» и познании правил «воинской храбрости». Затем он был взят ко двору Василия III. В это время с ним, вероятно, познакомился и малолетний Иван, но показать свое усердие на государственной службе Федору Степановичу не довелось. Напротив, в 1537 году ему пришлось бежать из Москвы, спасая свою жизнь, —