Иван Грозный - Сергей Эдуардович Цветков

как бы незначительна она ни была, не остается неотомщенной, и о каждом возмездии рассказывается простодушно и чистосердечно, без капли сожаления и раскаяния. Удивляться тут нечему — это Италия тиранов и кондотьеров. (Стендаль в одном из своих итальянских писем приводит такую статистику местных нравов, относящуюся к более цивилизованным временам: в Брешии, пишет он, на 30 000 жителей ежедневно случается 60—80 убийств, в то время как Париж с его почти миллионным населением дает могильщикам в два раза меньше работы.) Тигр не терпит, когда его дергают за усы. Челлини, этот бандит с руками демиурга, пускает в ход кинжал не реже, чем резец. Помпео, золотых дел мастер папского двора, с которым у Челлини были счеты, убит им в Риме прямо на улице. Убийство не входило в его намерения, поясняет Челлини, «но, как говорится, бьешь не по уговору». Убийцу своего брата, какого-то солдата, он выслеживает «как любовницу», пока не закалывает его у дверей кабака ударом стилета в шею. Почтового смотрителя, который не вернул ему после ночлега стремена, он убивает из аркебузы. Работнику, ушедшему от него в разгар работы, он «решил в душе отрезать руку». Один трактирщик возле Феррары, у которого он остановился, потребовал уплаты за ночлег вперед. Это лишает Челлини сна: он проводит ночь, обдумывая планы мщения. «То мне приходила мысль поджечь ему дом; то зарезать ему четырех добрых коней, которые у него стояли в конюшне». Наконец «я взял ножик, который был как бритва; и четыре постели, которые там были, я все их ему искрошил этим ножом». Свою любовницу-натурщицу, изменившую ему с одним из его подмастерьев, он заставлял часами позировать в самых неудобных позах. Когда девушка потеряла терпение, Челлини, «отдавшись в добычу гневу… схватил ее за волосы и таскал ее по комнате, колотя ее ногами и кулаками, пока не устал». На следующий день она снова ласкается к нему; Челлини размякает, но как только его снова «разбередили» — опять беспощадно колотит ее. (Кстати сказать, это та самая натурщица, которая послужила ему моделью для безмятежной «Нимфы Фонтенбло».)

Здесь я должен напомнить читателю то, что говорится в великолепном предисловии Мериме к «Хронике царствования Карла IX». «Убийство или отравление в 1500 году, — пишет Мериме, — не внушали такого ужаса, какой они внушают теперь. Дворянин предательски убивал своего врага, просил помилования, получал его и снова появлялся в обществе, где никому не приходило в голову отворачиваться от него. Случалось даже — если убийство было вызвано чувством законной мести, — что об убийце говорили, как теперь говорят о порядочном человеке, который убил бы на дуэли наглеца, жестоко его оскорбившего».

Да, Челлини был убийцей, как и половина добрых католиков того времени. Совесть даровала ему «легкий сон», а жизнь выработала у него привычку широко огибать углы домов — предосторожность, не лишняя в тот век даже для человека, который не знал, «какого цвета бывает страх». Участие Челлини в обороне Флоренции от войск Карла Бурбона и головокружительный побег из папской тюрьмы имеют тот же духовный источник, что и его преступления. Думаю, слово «мужество» будет здесь уместно.

После всего этого странно слышать, как Челлини называет себя меланхоликом.

Если так вели себя гении, то что говорить про остальных?

Политика и частная жизнь были неотделимы от уголовщины. Прочтите европейские хроники того времени — и, как замечает К. Валишевский, в ряде случаев ужасы опричнины покажутся вам превзойденными. В Париже Карл IX и Екатерина Медичи устраивают Варфоломеевскую ночь — кровавое избиение протестантов, бойню, которая в течение нескольких недель повторяется в других городах Франции; общее количество жертв достигает 30 000 человек.

«Французы спятили, им отказали разом // И чувства, и душа, и разум», — так оценил Варфоломеевскую ночь Агриппа д’Обинье в «Трагических поэмах».

Но подобных отзывов было буквально единицы, они тонули в потоке какой-то пьянящей эйфории, охватившей католический Запад. Известия о Варфоломеевской ночи были с одобрением встречены в Ватикане и Мадриде, где буквально изнывали от какого-то кровавого сладострастия.

Вот что доносил с восторгом испанскому королю Филиппу II его парижский посол Цунига:

«В то время как я пишу, они (католики) убивают их всех, срывают с них одежды и влачат их по улицам; они грабят дома и не дают пощады даже детям. Да благословен будет Господь, который привлек французских принцев к своему святому делу! Да внушит он сердцам их продолжать так, как они начали!»

Сам король испанский, получив известие о Варфоломеевской ночи, рассмеялся от радости — как говорят, в первый и последний раз в своей жизни. Он велел пропеть Те Deum («Тебя, Бога, хвалим») в монастыре св. Иеронима и немедленно ответил Цуниге: «Ваше известие было одной из величайших радостей, когда либо выпадавших на мою долю. Сейчас же выразите королеве-матери удовлетворение, которое вызывает во мне действие, столь угодное Богу и Христу; оно будет перед потомством величайшей славой короля, моего брата».

Не менее довольна была и королева-мать Екатерина Медичи. Она изъявила свое удовольствие в форме сжатой и логичной. «Гораздо лучше, чтобы это случилось с ними, чем с нами», предвосхитив знаменитую формулу «готтентотской морали» (в XIX веке христианские миссионеры записали следующий диалог с представителем африканского племени готтентотов: «Что такое плохо?» — «Это когда мой сосед побьёт меня, угонит мой скот, похитит мою жену». — «А что такое хорошо?» — «Это когда я побью моего соседа, угоню его скот, похищу его жену»).

Папа римский Григорий XIII заявил, что Варфоломеевская ночь стоит пятидесяти таких побед, как знаменитый разгром турецкого флота при Лепанто (1571).

Ну, а поэт Брантом отозвался об избиении тысяч своих соотечественников почти в ироничном ключе, единственно благодаря Бога за то, что не оказался в ту ночь в Париже (недаром позднейший критик заметил: «Этот человек ни разу в жизни не поинтересовался вопросом, что такое добро и зло»).

Одним из немногих европейских государей, кто публично осудил это варварство, был великий государь Иван IV Васильевич, который, что ни говори, никогда не казнил подданных по соображениям религиозной розни. В письме к тестю Карла IX, императору Максимилиану II грозный царь писал: «А что, брат дражайший, скорбишь о кроворозлитии, что учинилось у Францовского короля в его королевстве, несколько тысяч и до сущих младенцев избито; и о том хрестьянским государям пригоже скорбети, что такое безчеловечество Француской король над стольким народом учинил и столько крови без ума пролил» (писалось это в то время, когда сам царь Иван уже отменил опричнину).

Шведский король Эрик XIV со своим Малютой — Персоном — в один день обезглавливает в Стокгольме 94 епископов, сенаторов и патрициев. Инфант дон Карлос, прежде