Иван Грозный - Сергей Эдуардович Цветков

обе армии соединились у ливонской границы. Царь намеревался идти на Ригу или Вильну. Сигизмунд двигался навстречу русским к Радошковичам. Однако в середине месяца царь с сыном внезапно оставили войско и «погнали к себе в Москву» на перекладных. Перед отъездом Иван собрал воевод и объяснил свой отъезд начавшейся распутицей, которая задерживает подвоз осадных орудий, и многочисленностью польской армии.

На самом деле причина поспешного отъезда царя была иной: его известили о заговоре земских бояр и дворян во главе с Федоровым.

Сведения о заговоре 1567 года сохранились почти исключительно у иностранных писателей — польского хрониста Мартина Бельского, ливонских историков Кельха и Геннинга и у известных нам Штадена и Шлихтинга. Из них только двое последних были непосредственными очевидцами событий. Однако, несмотря на это, в их показаниях содержится много противоречий, что позволяет обрисовать картину заговора только в общих чертах.

Штаден рассказывает следующее: «У земских лопнуло терпение. Они начали совещаться, чтобы избрать великим князем князя Владимира Андреевича… а великого князя с его опричниками убить и извести. Договор был уже подписан… Великий князь ушел с большим нарядом (в поход. — С. Ц.); он не знал ничего об этом сговоре и шел к литовской границе в Порхов. Князь Владимир Андреевич открыл великому князю заговор и все, что замышляли и готовили земские».

Шлихтинг представил две взаимоисключающие версии событий. В «Новостях» — краткой записке, поданной Сигизмунду сразу после бегства из Москвы, где он некоторое время содержался в плену и исполнял роль толмача, — он расписал Федорова как верного слугу короля, то есть как злонамеренного заговорщика и изменника: «Когда три года тому назад ваше королевское величество были в походе, то много знатных лиц, приблизительно 30 человек с князем Иваном Петровичем во главе, вместе со своими слугами и подвластными, письменно обязались, что передали бы великого князя вместе с его опричниками в руки вашего королевского величества, если бы только ваше королевское величество двинулись на страну. Но лишь только в Москве узнали, что ваше королевское величество только отступали, то многие пали духом; один остерегался другого, и все боялись, что кто-нибудь их предаст. Так и случилось». План заговора, по его словам, был выдан царю князем Старицким и руководителями думы.

Но в «Сказании» — сочинении, написанном по заданию польского правительства, которое было озабочено тем, чтобы скомпрометировать Грозного в глазах европейцев, — Федоров уже представлен им как жертва тирана, неповинная даже в «дурном подозрении». Тем не менее, увлекшись, Шлихтинг невольно проговорился. Описывая новгородский погром, он мимоходом замечает: «И если бы польский король не вернулся из Радошкович и не прекратил войны, то с жизнью и властью тирана все было бы покончено». Но пребывание короля в Радошковичах относится к 1567 году, и, следовательно, именно тогда существовала внутренняя угроза для «жизни и власти» царя.

О заграничных связях заговорщиков косвенным образом свидетельствует письмо Сигизмунда к литовскому гетману Радзивиллу, написанное три года спустя. Король советует ему вновь послать гонцов в Москву, «к тем, расположенным к нам, о которых сообщал нам твоя милость в Коиданов и в других местах, чтобы убеждать главных людей (земских думных бояр. — С. Ц.) к вольности и свободе вместо неволи и господства панов их (Грозного с сыновьями. — С. Ц.), которые не захотят иным способом ими управлять». В Коиданове Сигизмунд также находился во время похода 1567 года.

Из русских источников один «Пискаревский летописец» упоминает о заговоре. Впрочем, согласно этому известию, до настоящего заговора дело не дошло: опальные «погибоша» главным образом из-за своих длинных языков — «по грехам словесы своими». Возможно, автор сочувствовал боярам и желал скрыть настоящие размеры заговора. Однако само преступное намерение утаить было невозможно: бояре, по словам летописца, «стали уклоняться князю Владимиру Андреевичу».

Итак, как можно понять, заговор 1567 года был вызван опричной политикой царя; в нем приняла участие верхушка земщины под руководством И.П. Федорова; целью заговора было устранение царя и его опричного окружения и передача власти князю Владимиру Андреевичу.

Старицкий князь сыграл во всем этом деле самую неблаговидную роль. По-видимому, вначале он вошел в заговор, но вскоре испугался и выдал царю мятежников. Шлихтинг рассказывает, что Владимир Андреевич попросил у Федорова список заговорщиков, якобы для того, чтобы внести в него новых лиц, и передал его царю. Подтверждением его предательского поведения может служить тот факт, что князь Владимир Андреевич не понес на этот раз никакого наказания, хотя именно его заговорщики прочили на престол.

***

Началось следствие. Однако Грозный как будто пребывал в нерешительности. Начавшиеся казни были немногочисленны и как будто не имели отношения к заговору. Первая жертва — дьяк Казенного приказа Казарин Дубровский — распрощался с жизнью по обвинению его «обозниками и подводчиками в том, что он брал подарки и равным образом устраивал так, что перевозка пушек (в осеннем походе 1567 г. — С. Ц.) выпадала на долю возчиков самого великого князя». Когда опричники напали на Дубровского, ему на помощь пришли двое его сыновей и десять челядинцев — все они погибли вместе с дьяком. Глава заговора Федоров был всего-навсего сослан в Коломну, правда обобранный до нитки: царь наложил на него такой огромный штраф, что для того, чтобы расплатиться, Федорову пришлось отдать все свое состояние, продать драгоценную посуду, платье и прочее; в ссылку он уехал на лошади, одолженной ему монахами одного монастыря.

Думается, что царь не решался начать массовые избиения заговорщиков не из-за отсутствия у следствия прямых улик, доказывающих их вину; скорее всего, он вновь столкнулся с противодействием террору митрополита Филиппа. В «Житии» последнего имеется известие, что осенью 1567 года к нему пришли «некий… благоразумные истинные правители и искусные мужи, и от первых вельмож, и весь народ» и просили «с великим рыданием» заступиться за опального боярина Федорова, который «смерть перед очами имуще и глаголати не могуще». По-видимому, земская дума, чуть не поголовно замешанная в заговоре, искала заступничества у митрополита. Угроза массовых казней виднейших лиц в государстве заставила Филиппа внять прошению депутации. «Бог не попустит до конца пребыти прелести сей», — ободрил он челобитчиков.

Печалование митрополита оттянуло казнь главных заговорщиков на целых полгода. Однако в результате своего заступничества Филипп и сам оказался в положении подследственного. Одного ходатайства за опальных было достаточно, чтобы возбудить гнев царя; но, на беду, Филипп к тому же доводился дальним родственником Федорову. Подозрительность Ивана не могла не усмотреть в последнем обстоятельстве прямую связь с действиями митрополита; и как только эта связь в глазах царя сделалась очевидной, Филипп в одни миг превратился из главы Церкви в пособника заговорщиков. Но все же обрушить удар на земскую думу, не обеспечив