Наши за границей. Где апельсины зреют - Николай Александрович Лейкин

Лакей побежал исполнять требуемое. Глафира Семеновна с шумом отодвинула от себя стул и поднялась из-за стола.

– Я не хочу больше обедать. Я в номер к себе пойду… – сказала она раздраженно. – Можете пьянствовать одни с вертячкой.

– Матушка, голубушка, да какое же это пьянство! – старался убедить ее муж.

– Ну ладно. Я тебе покажу потом!

Николай Иванович сидел молча, уткнувшись в тарелку.

– Ты не пойдешь наверх в номер? – обратилась она к нему.

– Глафира Семеновна, пойми ты, я есть хочу.

Глафира Семеновна, закусив губы, вышла из столовой.

– Чего это она? Ревнует тебя, что ли? – спросил Конурин Николая Ивановича.

– Не понимаю… – пожал тот плечами. – Нервы у ней, что ли? Не может видеть хорошеньких женщин. Как заговорит со мной какая-нибудь хорошенькая бабенка – сейчас скандал. А между тем сама так как кокетничает с мужчинами! Вот хоть бы тогда в Ницце, при игре в лошадки, с этим лакеем, которого ей почему-то вздумалось принять за графа. Нервы…

– Много воли даешь – оттого и нервы. Вот как я своей бабе в Петербурге потачки не даю, так у ней и нервов нет, – наставительно заметил Конурин.

Красавица между тем, видя отсутствие Глафиры Семеновны, спрашивала их с хитрой улыбкой:

– Madame est malade?[582]

– Маляд, маляд… – разводил руками Николай Иванович. – Захворала. Мигрень… Ля тет… – указывал он на голову. – Нервы эти самые… Компрене? Ля фам всегда нерв…

– Oui, oui, monsieur… Je sais… – кивнула ему красавица, насмешливо подмигнув. – Il n’у а rien à faire…[583] – пожала она плечами.

– Ничего не поделаешь, мадам, коли баба закапризничает, – говорил Конурин. – Закусила удила и убежала. Вот и лекарства не дождалась от нервов, – хлопнул он по бутылке шипучего итальянского «Асти», поданного ему слугой. – Ну да мы и без нее выпьем… Пожалуйте-ка ваш стакашек… – показывал он жестами.

Красавица протянула ему свой стакан. Конурин налил ей, налил себе и проговорил:

– За вашу распрекрасную красоту и ловкость… Кушайте…

Протянул и Николай Иванович свой стакан к красавице. Выпили.

– Вот так, Николаша, вот так… Что тут обращать на жену такое особенное внимание. Пей, да и делу конец. Будешь очень-то уж баловать, так она сядет тебе на шею да и ноги свесит, – ободрял Николай Ивановича Конурин.

Тот махнул рукой и как бы преобразился.

– Анкор, мадам… – предложил он красавице вина.

Красавица не отказывалась. Завязался разговор. Она говорила по-французски, мужчины говорили по-русски, и она и они сопровождали свои слова мимикой и, удивительно, как-то понимали друг друга. Первая бутылка была выпита. Николай Иванович потребовал вторую.

– Важная штучка! – похваливал Конурину собеседницу Николай Иванович. – И какая неспесивая!

– Отдай все серебро и все медные – вот какая аппетитная кралечка, – прищелкивал языком Конурин. – В здешней гостинице она живет, что ли? Спроси.

– В готель? Иси? – спрашивал собеседницу Николай Иванович, показывая пальцем в потолок, и, получив утвердительный ответ, сказал: – 3десь, здесь. Вместе с нами в одной гостинице живет.

– Ах, черт возьми! – воскликнул Конурин.

– Мадам! Анкор! – предлагал красавице вина Николай Иванович, и отказа не получилось.

– Гарсон! Еще такую же сулеечку! – кричал Конурин и показывал лакею пустую бутылку.

Обед кончился. Все вышли из-за стола, а Николай Иванович, Конурин и их собеседница продолжали сидеть и пить «Асти». Лица мужчин раскраснелись. Маслеными глазами смотрели они на красавицу, а та так и кокетничала перед ними, стреляя глазами.

XLII

Николай Иванович потребовал еще бутылку «Асти», но красивая собеседница наотрез отказалась пить, замахала руками, быстро поднялась из-за стола и, весело улыбаясь, почти побежала из столовой. Конурин и Николай Иванович последовали за ней. Выйдя из столовой, она направилась к подъемной машине и вскочила в нее, сказав машинисту: «Troisième»[584]. Мужчины тоже забрались за ней в подъемную карету и сели рядом с ней, один по одну сторону, другой по другую. Щелкнул шалнер, и машина начала поднимать их. В карете было темновато. Николай Иванович не утерпел, схватил собеседницу за руку и поцеловал у ней руку. Она отдернула руку и кокетливо погрозила ему пальцем, что-то пробормотав по-французски. Конурин только вздыхал, крутил головой и говорил:

– А и кралечка же! Только из-за этой кралечки стоит побывать в Риме. Право слово.

Подъемная машина остановилась. Они вышли в коридор третьего этажа. Собеседница схватила Конурина под руку и побежала с ним по коридору, подошла к двери своей комнаты, бросила его руку и, блеснув белыми зубами, быстро сказала:

– Assez. Au revoir, messieurs. Merci…[585]

Щелкнул замок, и дверь отворилась. Конурин стоял обомлевший от удовольствия. Николай Иванович ринулся было за собеседницей в ее комнату, но она тотчас же загородила ему дорогу, шаловливо присела, сделав реверанс, и захлопнула дверь.

– Ах шельма! – мог только выговорить Николай Иванович. – Чертенок какой-то, а не баба!

– Совсем миндалина! – опять вздохнул Конурин, почесал затылок и сказал товарищу: – Ну, теперь пойдем скорей ублажать твою жену.

Комнаты их находились этажом ниже, и им пришлось спускаться по лестнице. Когда они очутились в коридоре своего этажа, то увидели Глафиру Семеновну, выходившую из своей комнаты. Она была в шляпке и в ватерпруфе. Глаза ее были припухши, видно было, что она плакала, но потом умылась и припудрилась. Увидав мужа и Конурина, она отвернулась от них. Николай Иванович как-то весь съежился и сделал жалобное лицо.

– Ах, Глаша! И не стыдно это тебе было ни с того ни с сего раскапризиться! – заговорил он. – Хоть бы Ивана-то Кондратьича посовестилась. Он все-таки посторонний человек.

– Отстань…

Глафира Семеновна зашагала по коридору по направлению к лестнице. Мужчины последовали за ней.

– Послушай. Куда это ты?

– В театр… Компанию себе искать, – отвечала она, стараясь быть как можно более равнодушной, между тем в говоре ее, в походке и в жестах так и сквозил гнев. – Ты нашел себе за столом компанию, должна и я себе искать. Не беспокойся, не рохля я, сумею себе тоже какого-нибудь актера найти!

– Да ты в уме, Глафира Семеновна? Вспомни, что ты говоришь!

– А ты в уме, Николай Иваныч? Что ты до сих пор делал в столовой с этой вертячкой? Уж обед-то давным-давно кончился, все по своим номерам разошлись, а ты бражничал и лебезил перед ней, как кот в марте месяце. Ты не в уме, и я не желаю быть в уме. Невестке на отместку. Пожалуйста, пожалуйста, не идите за мной хвостом. Я одна в театр поеду.

– Не пущу я тебя одну, – решительно сказал Николай Иванович.

– Посмотрим.

Они спустились по лестнице вниз и очутились во дворе гостиницы.

– Не подобает так, барынька, перед своим мужем козыриться, эй, не подобает… – начал Конурин уговаривать Глафиру Семеновну. – Ну что он такое сделал? Стакан-другой шампанского с соседкой по обеденному столу выпил – вот и все. Да и не он это затеял, а я… Бросьте-ка вы это все, да опять ладком…

– Позвольте… Какое вы имеете право меня учить! – воскликнула Глафира Семеновна. – Вот еще какой второй муж выискался!

Глафира Семеновна села на дворе гостиницы за столиком и спросила себе мороженого. Сели и Николай Иванович с Конуриным и потребовали сифон сельтерской воды. Все молчали. Наконец Николай Иванович начал:

– Я не препятствую насчет какого-нибудь театра, но зачем же тебе одной-то ехать? И мы с тобой вместе поедем.

Глафира Семеновна не отвечала. Наскоро съев свое мороженое, она быстро сама рассчиталась с гарсоном и вышла на улицу. Муж и Конурин не отставали от нее. У ворот она вскочила в извозчичью коляску и стала говорить извозчику:

– Театр у консерт… Алле…[586]

Извозчик спрашивал, в какой театр.

– Сет егаль. Алле… Алле плю вит[587].

Вскочили в коляску и Николай Иванович с Конуриным.

– Напрасно едете со мной. Все равно ведь в театре мы будем – вы сами по себе, а я сама по себе, – сказала она им. – Буду гулять по коридорам одна, и авось тоже найдется какой-нибудь кавалер, с которым можно знакомство завести.

– Да уймитесь, барынька, переложите гнев на милость, – сказал Конурин.

– Ага! Вам неприятно теперь. А каково было мне, когда вы за столом так и вонзились глазами в вертячку и начали с ней бражничать! – воскликнула Глафира Семеновна.

Путь был