Наши за границей. Где апельсины зреют - Николай Александрович Лейкин

длинный. Извозчик долго вез их то по темным переулкам, то по плохо освещенным улицам, выезжал на мрачные площади, снова въезжал в узенькие переулки и наконец остановился около блещущего двумя электрическими фонарями небольшого здания. Большая транспарантная вывеска гласила: «Orfeo di Roma».

Все еще не угомонившаяся Глафира Семеновна выскочила из коляски и, подбежав к кассе, взяла себе билет на место. Муж и Конурин взяли также билеты. Муж предложил ей было руку, чтобы войти с ней вместе, но она хлопнула его по руке, одна прошла по коридору и вошла в зрительную залу.

«Orfeo di Roma», куда извозчик привез Ивановых и Конурина, был не театр, а просто кафе-концерт. Публика сидела за столиками, расставленными по зале, пила кофе, ликеры, вино, прохладительные напитки, закусывала и смотрела на сцену, на которой кривлялись комики, куплетисты, пели шансонетки, донельзя декольтированные певицы, облеченные в трико, украшенные только поясом или пародией на юбку. Певцов и комиков сменяли клоуны и акробаты.

– Да это вовсе не театр, – сказал Николай Иванович, следуя за женой. – Какой же это театр! Это кафешантан.

– Тем лучше… – отвечала Глафира Семеновна, отыскала порожний столик и подсела к нему.

– Так-то оно так, – продолжал Николай Иванович, усаживаясь против жены, – но сидеть здесь замужней-то женщине, пожалуй, даже и неловко. Смотри, какого сорта дамы вокруг.

– Да я вовсе и не желаю, чтобы меня считали теперь за замужнюю.

– Ах, Глаша, что ты говоришь!

– Пожалуйста, не отравляй мне сегодняшний вечер. А что насчет вон этих накрашенных дам, то можешь к ним даже подойти и бражничать, я вовсе препятствовать не буду, только уж не смей и мне препятствовать.

– Да что ты, Глаша, опомнись.

– Давно опомнилась, – отвечала Глафира Семеновна, отвернулась от мужа и стала смотреть на сцену, на которой красивый, смуглый акробат в трико тельного цвета выделывал разные замысловатые штуки на трапеции.

К Ивановым и Конурину подошел слуга в черной куртке и белом переднике до щиколок ног и предложил, не желают ли они чего.

– Хочешь чего-нибудь выпить? – робко спросил Николай Иванович жену.

– Даже непременно… – отвечала она, не оборачиваясь к мужу, и отдала приказ слуге: – Апорте шампань…[588]

– Асти, Асти… – заговорил Конурин слуге.

– Это еще что за «Асти» такое?

– А вот что мы давеча за обедом пили. Отличное шампанское.

– Не следовало бы вас по-настоящему тешить, не стоите вы этого, ну да уж заказывайте, – сдалась Глафира Семеновна.

– Асти, Асти, де бутель! – крикнул радостно Николай Иванович слуге, показывая ему два пальца, и, обратясь к жене, заискивающим тоном шепнул: – Ну вот и спасибо, спасибо, что переложила гнев на милость.

Жена по-прежнему сидела, отвернувшись от него.

XLIII

Посетители кафешантана вели себя сначала чинно и сдержанно, накрашенные кокотки в донельзя вычурных шляпках с перьями, птицами и целым огородом цветов только постреливали глазами на мужчин, сидели за столиками в одиночку или попарно с подругами, потягивая лимонад из высоких и узеньких стаканов, но, когда мужская публика разгорячила себя абсентом и другими ликерами, они стали уже подсаживаться к мужчинам. Делалось шумно. Мужчины начали подпевать исполнителям и исполнительницам шансонеток, похлопывать в такт в ладоши, стучать в пол палками и зонтиками. Не отставали от них и кокотки, поминутно взвизгивая от чересчур осязательных любезностей. Кто-то из публики вертел свою шляпу на палке, подражая жонглеру на сцене. Кто-то подыгрывал оркестру на губной гармонии, где-то перекидывались кусочками пробок от бутылок и апельсинными корками. Конурин и Николай Иванович с любопытством посматривали по сторонам и улыбались.

– Ах, бык их забодай! Да не начнется ли и здесь такое же швыряние друг в друга, какое было в Ницце на бульваре? – сказал Конурин. – Тогда ведь надо и нам апельсинными корками запастись, чтобы отбрасываться. Эй, как тебя, гарсон! Ботега! Пяток апельсинов!

– Не надо. Ничего не надо! – строго крикнула на него раскрасневшаяся от шипучего «Асти» Глафира Семеновна и взялась за бутылку, чтоб подлить себе еще в стакан.

– Глаша! Ты уж, кажется, много пьешь, – заметил ей Николай Иванович. – Головка может заболеть.

– Наплевать. Это назло вам, – отрезала та и выпила свой стакан до дна. – А что, довольны вы, в какое вас заведение завезла я? – с злорадством спрашивала она мужа.

– Да вовсе и не ты завезла, а извозчик. Только не пей, пожалуйста, много.

– Ничего. Пусть пьет. Нас двое. Справимся и с хмельной, довезем как-нибудь, – сказал Конурин. – Дай ей развеселиться-то хорошенько. Видишь, бабеночка от здешних римских развалин сомлела. Да и сомлеешь. Целый день развалины да развалины.

– Вовсе я не от развалин сомлела, а от вашей поведенции. Ну и моя такая же поведенция сегодня будет. Вон рядом, за столиком, интересный итальянчик сидит. Сейчас протяну ему свой бокал и чокнусь с ним.

– Только посмей! – строго сказал Николай Иванович.

– Отчего же не посметь? Вы же давеча за обедом чокались с вертячкой. Здесь, за границей, равноправность женщин, и никто не смеет мне препятствовать, – блажила Глафира Семеновна. – Чего вы около меня-то торчите? Идите подсаживайтесь к какой-нибудь накрашенной.

– Ой, не то, Глаша, запоешь, ежели подсядем!

– А вы думаете, заплачу? Вовсе не заплачу.

На стол их упал кусок апельсинной корки, брошенной кем-то. Она взяла его и, в свою очередь, бросила в публику. Прилетел и второй кусок. Глафиру Семеновну по ее эксцентричной парижской шляпке, очевидно, кто-то уже принимал за кокотку.

– Не пора ли домой? – с беспокойством осведомился Николай Иванович у жены.

– Если для вас пора, то можете уезжать, а для меня еще рано.

А на сцене между тем беспрерывно шло представление. Пение чередовалось с гимнастическими упражнениями акробатов. Вот натянули тоненький проволочный канат на сцене. Появилась акробатка в пунцовом трико. Публика неистово зааплодировала. Глафира Семеновна взглянула на акробатку, вся вспыхнула и прошептала:

– Ах, дрянь… Так вот она кто!

Взглянули и Николай Иванович с Конуриным на акробатку и узнали в ней ту самую черноокую красавицу, с которой они так приятно провели время за обеденным столом и после обеда. Лицо Конурина подернулось масленой улыбкой, и он толкнул Николая Ивановича под столом ногой.

– Не узнаете разве свою приятельницу? – спросила их с злорадством Глафира Семеновна. – Аплодируйте же ей, аплодируйте… Вот какая она артистка… Канатная плясунья.

– Оказия! – крутил головой Конурин, улыбаясь. – В первый раз в жизни пришлось с акробаткой бражничать. В трике-то какая она из себя… Совсем не такая, как давеча за столом. Ах, муха ее заклюй! Акробатка…

Акробатка между тем исполняла различные замысловатые эволюции: ходила по канату с шестом, потом без шеста, ложилась на канат, вставала на голову. Николай Иванович, не смея при жене прямо смотреть на акробатку, косился только на нее и млел. Глафира Семеновна фыркала и говорила:

– Вот какую хорошую компанию вы себе давеча нашли. Любуйтесь. Впрочем, вам, мужчинам, чем хуже, тем лучше.

– Да кто ж ее знал-то, что акробатка? Я думал, что из какого другого сословия, – отвечал Николай Иванович. – Сидит с нами за одним столом, живет с нами в одной гостинице…

– Как? Она даже и в одной гостинице с нами живет? – воскликнула Глафира Семеновна. – Ну, батюшка, тогда за тобой нужно и дома следить, а то она как раз тебя и к себе заманит.

– Да ведь ты же сказала, что равноправность…

– Молчать!

Акробатка кончила свой номер при громких рукоплесканиях и, послав публике летучий поцелуй, убежала за кулисы. Начался другой номер, затем следовал антракт между вторым и третьим отделениями представления, а супруги Ивановы все еще пикировались, Глафира Семеновна все еще донимала мужа. Вино еще сильнее разгорячило ее, она раскраснелась, шляпка съехала у нее на затылок, пряди волос выбились на лоб. Окружающая их публика бросала на Глафиру Семеновну совсем уже нескромные взгляды. Вдруг в публике среди столиков появилась сама акробатка, из-за которой шла пикировка. Она уже успела переодеться из трико, была в роскошном палевом платье и шикарной соломенной шляпке с длинным белым страусовым пером. Пройдя по рядам между столиков, пожираемая глазами мужчин, она было присела за один из столиков и стала что-то заказывать для себя лакею, но, увидав сидящих Николая Ивановича и Конурина, быстро поднялась с своего стула и подошла к ним.

– Voyons, c’est vous, messieurs…[589] – сказала она мужчинам, как старым знакомым, фамильярно хлопнула Николая Ивановича