Наши за границей. Где апельсины зреют - Николай Александрович Лейкин

– Положим, что я, как человек полированный, всякую гадость могу есть, и даже жареные устрицы с яичницей ел, чтоб доказать цивилизацию, но зачем же я себя буду неволить? – продолжал Граблин. – Едем лучше в тот ресторан против театра, про который я говорил вам. Вчера там лакей говорил вот моему Рафаэлю, что там все нам приготовят, чего бы ни пожелали. Селянку рыбную – и то, говорит, даже можно приготовить. Рафаэль! Ты не наврал мне?

– Да. Булябес, по-ихнему. Густой суп такой из рыбы.

– Селяночки-то бы действительно любопытно было поесть, – сказал Николай Иванович. – Около месяца мы шатаемся по заграничным палестинам, а селянки и в глаза не видали.

– Так вот едем. С сегодня я уж плюю на мой пансион.

– А вообразите, какое нам здесь в гостинице предъявили условие, – начала Глафира Семеновна. – За комнаты с нас взяли по шести франков с кровати, но как только мы не явимся за табльдот к завтраку или обеду – сейчас на каждого из нас прибавляется по два франка в день.

– Вот-с, вот-с… Они мерзавцы, они вымогают, чтоб постояльцы у них пили и ели, а придешь за стол – баранина и бобковая мазь. После супу обносят хересом и мадерой. Хочешь – пей, хочешь – не пей, а уж франк за вино в счет поставят. Скоты. А для меня мадера или херес – все равно что микстура. Что вам два франка в день! Пусть прибавляют. Плюньте, и поедемте в ресторан против театра Сан-Карло.

Ивановы согласились, Конурин тоже, и все отправились. Наступила уже темная южная ночь. Везувий горел багровым заревом.

– Были вы уже на Везувии? – спросила Глафира Семеновна Граблина, поместившегося с ней и с ее мужем в одной коляске, тогда как Перехватов и Конурин ехали в другой.

– Вообразите, не был. Нигде не был. Третий день живу и ни в одном путном месте не был. Марало Рафаэлич мой таскает меня все по каким-то музеям и говорит: вот где цивилизация. А какая тут цивилизация – старые потрескавшиеся картины? На иной картине и облика-то настоящего нет. То же и поломанные статуи. «Вот, – говорит, – Венера». А какая это Венера, коли у ней даже живота нет! Ни живота, ни руки. Потом какой-то старый позеленевший хлам смотрели. «Это, – говорит, – бронза, найденная под землей…» Ночники какие-то, куколки. Плевать мне на ночники! А то скелеты. «Найденные, – говорит, – на глубине в семьсот тридцать два фута», смертный скелет женщины! Очень мне нужно смертный скелет женщины! Ты подавай мне живую, а не мертвую. В музеях этих облинявшие картины и поломанные статуи, а в гостинице баранье седло с макаронами и бобковая мазь из помидоров. Взял подлеца в переводчики и уж каюсь. Тоже ведь он мне немалого стоит, этот самый Рафаэль. Что одного коньячищу выхлещет за день, не говоря уж о жратвенном препарате. За эти три дня мы только и путного сделали, что три кафешантана осмотрели. Но мамзели здешние дрянь и против Парижа… Пардон! Забыл, что с дамой разговариваю, – спохватился Граблин. – Завтра сбираемся мы ехать провалившийся город смотреть.

– Помпею? – подхватила Глафира Семеновна.

– Вот-вот… Помпею. «Древние, – говорит, – бани увидим, допотопные трактиры и дома, где эти самые древние кокотки жили». Пардон. Я все забываю, что вы дама. Три недели по заграницам мотаемся, и вы первая замужняя дама.

– Помпея вовсе не провалившийся город. Я читала про него, – поправила Граблина Глафира Семеновна. – Помпея была засыпана лавой и пеплом при извержении Везувия, и вот теперь ее отрыли и показывают.

– Ну все один черт. Вы думаете, интересно это будет посмотреть?

– Да как же! Сюда для этого только и ездят. Быть в Неаполе и не видеть откопанной Помпеи, тогда не стоит и приезжать сюда.

– Коли так, поедемте завтра. У моего Рафаэля Маралыча и книжка такая есть с описанием.

– Поедемте, поедемте.

Ресторан, куда они приехали, сиял электричеством и был переполнен публикой. Публика также сидела и около ресторана, на улице, за поставленными столиками. Звенели две мандолины и гитара, услаждая слух публики. Приятного тембра баритон и тенор распевали «Маргариту». Между столиками шныряли цветочницы с розами, мальчишки предлагали сигары, папиросы и спички на лотках, бродили продавцы статуэток из терракоты, навязывая их публике, маленькие босые девочки лезли с нитками кораллов, четками из мелких раковин или так выпрашивали себе подаяние.

Компания вошла в ресторан. Ресторан был роскошный. Потолок и стены были покрыты живописными панно вперемежку с громадными зеркалами. Ресторан был до того переполнен, что компания еле могла найти себе стол, чтобы поместиться, и то благодаря лакею, который, узнав Граблина и Перекатова, очевидно хорошо давших ему вчера на чай, любезно закивал им и усадил всех на стулья.

– Рафаэль! заказывай скорее рыбную селянку! – командовал Граблин Перекатову.

– Водочки, водочки нашей русской православной пусть подадут, – просил Конурин.

– Нигде нет. Три дня уже спрашиваем по ресторанам и кофейням – и нет. Даже не слыхивали и названия, – отвечал Перекатов.

– Тогда коньячку хорошенького.

– И коньяк прескверный. Так селянку заказать? Булябес… – отдал Перекатов приказ лакею, рассматривая при этом карту. – Что прикажете, господа, еще?

– Бифштекс мне попрожаристее, – просила Глафира Семеновна.

– Смотрите, здесь бифштексы делают на прованском масле. Это по всей южной Италии.

– Ничего, я прованское масло люблю.

– И мне бифштекс на постном масле! – кричал Конурин. – Приеду домой, так есть, по крайности, чем похвастать жене. Бифштекс, мол, из постной говядины на постном масле в Неаполе ел.

– Вот в карте, господа, есть олеапатрида. Не хотите ли местного блюда попробовать?

– А что это за олеапотрида такая? Может быть, лягушка жареная? – спросил Конурин.

– Винегрет такой из разного мяса. Все тут есть – и рыба, и мясо, все это перемешано с вареными овощами, с капорцами, с оливками, пересыпано перцем и полито прованским маслом и уксусом. После коньяку прелестная закуска.

– Разное мясо… Да, может быть, там и лягушиное, и черепашье мясо?

– Нет-нет. Лягушек в Италии не едят.

– После селянки всем по порции бифштекса, а этого винегрету закажи только на пробу две порции. Понравится – будем есть, нет – велим убирать, – решил Граблин.

– Все будете есть, потому что это вкусно.

– Только уж не я, – вставила свое слово Глафира Семеновна. – К рыбе за границей я не касаюсь.

– Для дамы мы спросим желято – мороженое. В Неаполе славятся мороженым и приготовляют его на десятки разных манеров.

Перехватов стал заказывать лакею еду.

– «Асти», «Асти»… Три бутылочки «Асти» закажите, – предлагал Николай Иванович.

– Ага! Знаете уже, что такое «Асти»!

– Еще бы, наитальянились в лучшем виде.

XLVIII

Все заказанное в ресторане подано было отлично. Провизия была свежая, вкусно приготовленная, порции были большие. Ресторан произвел на всех самое приятное впечатление, хотя Глафира Семеновна до булябеса и олеапотриды и не дотрагивалась, как вообще она за границей не дотрагивалась ни до одного рыбного блюда из опасения, что ей подадут «что-нибудь вроде змеи», и довольствовалась только бифштексом и мороженым. Мужчинам же булябес, приготовленный с пряностями и сильно наперченный, вполне заменил русскую рыбную селянку. Они ели его, покрякивая от удовольствия, и то и дело пропускали в себя мизерные рюмочки коньяку. Олеапатрида тоже оказалась недурной закуской к коньяку, хотя Конурин, выбирая из нее разные кусочки и подозрительно их рассматривая, и сказал:

– Немцу есть, а не русскому. Немец форшмак свой любит за то, что ест его и не знает, что в него намешано. Так же и тут. Разбери, из чего все это, – ни в жизнь не разберешь. Может быть, есть зайчина, а может быть, и крокодилина.

– Уж и крокодилина! Наскажешь тоже! – улыбнулся Николай Иванович.

– А что же? Здесь все едят всякую тварь.

– Послушайте… Уж хоть бы другим-то не портили аппетит своими словами, – брезгливо заметила Конурину Глафира Семеновна.

– Да не едят здесь крокодилов, не едят, да и нет их в Италии, можете быть спокойным, – сказал художник Перехватов. – Зайцев тоже здесь нет. Это северная еда. Разве кролик.

– Тьфу! Тьфу! Еще того лучше! – плюнул Конурин.

– Да уж ешь, ешь, что тут разбирать! – кивнул ему Николай Иванович. – Приедешь в Питер, все равно после заграничной еды рот святить придется.

– Я не понимаю, господа, зачем вы такое кушанье требуете? – проговорила Глафира Семеновна.

– А чтобы наитальяниться. Да ведь, в сущности, очень вкусно приготовлено