Наши за границей. Где апельсины зреют - Николай Александрович Лейкин

– Forum Romanum.

– Форум Романум, – передала его слова Глафира Семеновна.

– А что это за штука такая была? Для чего это? – спрашивал Конурин.

– Да, судя по колоннам, должно быть, храм какой-нибудь идолопоклоннический. Вон и идол лежит, – отвечал Николай Иванович.

– Идол и есть. Чего же только папа-то смотрит и не приберет его? Христиане, а идола держат.

– Для древности держат, – пояснила Глафира Семеновна. – Ведь это-то древности и есть. Вон там на дне публика ходит и колонны рассматривает. Вон и лестница, чтоб сходить. Сойдем мы вниз, что ли?

– Да чего ж тут сходить-то? И отсюда все видно. Да и смотреть-то, по совести сказать, нечего. Вот если бы там ресторанчик был… – проговорил Конурин.

Вокруг Форума высились также развалины храма Кастора и Полукса, храма Юлия Цезаря. Извозчик, указывая на них бичом, так и надсаживался, сыпля историческими названиями и делая свои пояснения, но его никто не слушал.

– Колизеум, коше… Монтре ну Колизеум… У е Колизеум?[565] – торопила его Глафира Семеновна.

– Coliseum? Si, madame…

Он щелкнул бичом, и коляска покатилась далее.

XXXVII

– Coliseum! – указал наконец извозчик и продолжал бормотать по-итальянски, рассказывая, что такое Колизеум.

Перед путниками высились две величественные кирпичные стены, оставшиеся от гигантского здания.

– Это-то хваленый вами Колизеум! – протянул Конурин. – Так что ж в нем хорошего? Я думал и не ведь что!

– Позвольте, Иван Кондратьич… Ведь это же развалины, остатки старины, – сказала Глафира Семеновна.

– Так что ж за охота смотреть только одни развалины? Едем, едем – вот уж сколько едем, и только одни развалины. Надо бы что-нибудь и другое.

– Однако нельзя же быть в Риме и не посмотреть развалин. Ведь сами же вы согласились посмотреть.

– Название-то уж очень фигуристое… Колизеум… Я думал, что-нибудь вроде нашего петербургского «Аквариума» этот самый Колизеум, а тут развалившиеся стены… и ничего больше.

– Ах, Боже мой! Погодите же… Ведь еще не подъехали. Может быть, что-нибудь и интереснее будет.

Позевывал и Николай Иванович, соскучившись смотреть на развалины.

– Ежели в Риме ничего нет лучшего, кроме этих самых развалин, то, я думаю, нам в Риме и одни сутки пробыть довольно, – проговорил он.

– Да, конечно же довольно, – подхватил Конурин. – Вот отсюда сейчас поехать посмотреть папу римскую, переночевать, да завтра и в другое какое-нибудь место выехать.

– Ах, Боже мой! Да неужели вы думаете, что как только вы приедете папу смотреть, так сейчас он вам и покажется! – воскликнула Глафира Семеновна. – Ведь на все это свои часы тут, я думаю, назначены.

– И, матушка! Можно так сделать, что и не в часы он покажется. На все это есть особенная отворялка. Вынуть эту отворялку, показать кому следует – сейчас и папу нам покажут.

Конурин подмигнул и хлопнул себя по карману.

– Само собой… – поддакнул Николай Иванович. – Не пожалеть только пару золотых.

– Ах, как вы странно, господа, об папе думаете! – перебила Глафира Семеновна. – Ведь папа-то кто здесь? Папа здесь самый главный, самое первое лицо. Его, может быть, не одна сотня людей охраняет. Тут кардиналы около него, тут и служки. Да мало ли сколько разных придворных! Ведь он как царь живет, так что тут ваши пара золотых!

– А ты видала, как он живет? Видала? – пристал к жене Николай Иванович.

– Не видала, а читала и слышала.

– Ну так нечего и рассказывать с чужих слов. Прислужающим его дать на макароны и на выпивку – вот они его и покажут как-нибудь. Ведь нам что надо? Только взглянуть на него, да и довольно. Не узоры на нем разглядывать!

Разговаривая таким манером, они подъехали к воротам Колизея. К ним тотчас же подскочили два итальянца в помятых шляпах с широкими полями: один пожилой, с бородою с проседью, в черном плисовом порыжелом жакете, другой молодой, необычайно загорелый, с черными как смоль усами и в длинном клетчатом пальто. Приподняв шляпы для поклона, они наперерыв торопились высаживать из коляски Ивановых и Конурина. Пожилой с ловкостью галантного кавалера предложил было Глафире Семеновне руку, свернутую калачиком, но молодой тотчас же оттолкнул его и предложил ей свою руку. Глафира Семеновна не принимала руки и, стоя на подножке коляски, отмахивалась от них.

– Не надо мне, ничего не надо. Иль не фо па… Лесе муа…[566] – говорила она. – Николай Иваныч! Да что они пристали!

– Брысь! – крикнул на них Николай Иванович, вышел из коляски и протянул руку жене.

Глафира Семеновна вела мужа в ворота Колизея. Конурин плелся сзади. Итальянцы не отставали от них и, забегая вперед, указывали на стены ворот с остатками живописи и бормотали что-то на ломаном французском языке.

– Чего им надо от нас, я не понимаю! – говорил Николай Иванович. – Глаша! что они бормочут?

– Предлагают показать нам Колизеум. Видишь, рассказывают и указывают. Проводники это.

– Не надо нам! Ничего не надо! Алле! – махнул им рукой Николай Иванович, но итальянцы не отходили и шли дальше.

Вот обширная арена цирка, вот места для зрителей, вытесанные из камня, вот хорошо сохранившаяся императорская ложа с остатками каменных украшений, полуразвалившиеся мраморные лестницы, коридоры. Ивановы и Конурин бродили по Колизею, но, куда бы они ни заглядывали, итальянцы уж были впереди их и наперерыв бормотали без умолку.

– Что тут делать! Как их отогнать? – пожимал плечами Николай Иванович.

– Да не надо и отгонять. Пусть их идут и бормочут. Они бормочут, а мы не слушаем, – отвечала Глафира Семеновна, но все-таки незаметно поддавалась проводникам и шла, куда они их вели.

Вот в конце одного коридора железная решетка и лестница вниз, в подземелье. Пожилой проводник тотчас же остановился у решетки, достал из кармана стеариновую свечку и спички и начал манить Ивановых и Конурина в подземелье.

– Зовет туда вниз, – сказала мужу Глафира Семеновна. – Должно быть, там что-нибудь интересное. Может быть, это те самые темницы, где несчастные сидели, которых отдавали на растерзание зверям? Я читала про них. Спуститься разве?

– Да ты никак, Глаша, с ума сошла! Нацепила на себя бриллиантов на несколько тысяч и хочешь идти в какую-то трущобу, куда тебя манит неизвестный подозрительный человек! А вдруг он заведет нас в такое место, где выскочат на нас несколько человек, ограбят да и запрут там в подземелье? Алле, мосье! Алле! Брысь! Не надо! – крикнул Николай Иванович пожилому итальянцу и быстро потащил жену обратно от входа в подземелье.

Глафира Семеновна несколько опешила.

– Вот только разве что бриллианты-то, а то как же не посмотреть подземелья! Может быть, в подземелье-то самое любопытное и есть, – сказала она.

– Ничего тут нет, барынька, интересного. Развалившийся кирпич, обломки каменьев, и ничего больше, – заговорил Конурин, зевая. – Развалившийся-то кирпич и у нас в Питере видеть можно. Поезжайте, как будете дома, посмотреть, как Большой театр ломают для консерватории, – то же самое увидите.

Забежавший между тем вперед пожилой проводник-итальянец звал уже их куда-то по лестнице, идущей вверх, но они не обращали на него внимания. К Глафире Семеновне подскочил усатый проводник-итальянец и совал ей в руки два осколка белого мрамора.

– Souvenir du Coliseum… Prenez, madame, prenez…[567] – говорил он.

– На память от Колизеума дает камушки… Взять, что ли? – спросила Глафира Семеновна мужа.

– Ну возьми. Похвастаемся перед кем-нибудь в Петербурге, что вот прямо из Рима, из Колизеума, от царской ложи отломили. Конурин! Хочешь камень на память в Питер свезти из Колизеума?

– Поди ты! Рюмку рома римского с порцией их итальянских макарон, так вот бы я теперь с удовольствием на память в себя вонзил. А то камень! Что мне в камне! – отвечал Конурин и прибавил: – Развалины разные для приезжающих держат, а нет чтобы в этих развалинах какой-нибудь ресторанчик устроить! Нация тоже! Нет, будь тут французы или немцы, наверное бы уж продавали здесь и выпивку, и закуску.

– Едем, Конурин, в ресторан, едем завтракать. И я проголодался как собака, – сказал Николай Иванович.

Они направлялись к выходу из Колизеума. Проводники, заискивающе улыбаясь, снимали шляпы и кланялись. Слышалось слово «macaroni»…

– Что? На макароны просите? – сказал Николай Иванович, посмеиваясь. – Ах вы, неотвязчивые черти! Ну, вот вам франк на макароны. Поделитесь. Пополам… Компрене? Пополам… –