Наши за границей. Где апельсины зреют - Николай Александрович Лейкин

кончилось. Италия без подмеса началась. Видишь, основательные люди… уже вокруг не суетятся, никуда не спешат, на станции по часу сидят, – отвечал Николай Иванович, мало-помалу приходя в хорошее расположение духа.

Вот звонок. Прибежал носильщик, схватил багаж и стал звать Ивановых и Конурина садиться в вагон, кивая им на платформу и бормоча что-то по-итальянски.

– Идем, идем… – приветливо закивала ему в свою очередь Глафира Семеновна.

Направились к вагонам. У вагонов, на платформе два жирные смуглые бородача-брюнета играли на мандолине и гитаре и пели.

– Вот она, Италия-то! Запели макаронники… – подмигнул на них Конурин.

– А что ж… Лучше уж пением деньги выпрашивать, чем разными шильническими лошадками да вертушками их у глупых путешественников выгребать, – отвечал Николай Иванович. – Все-таки себе горло дерет, трудится, вон приплясывает даже. На` тебе лиру, мусье, выпей за то, что мы выбрались наконец из игорного вертепа, – подал он бородачу монету.

– Здесь уже не мусье, а синьор, – поправила его Глафира Семеновна.

Поезд тронулся. В купе вагона было сидеть удобно. Ивановы и Конурин опять были только втроем. Начались итальянские станции, изукрашенные роскошною растительностью. Вот Бордигера, вот Оспедалетти, Сан-Ремо, Порто-Мауризио, Онелио, Алясио. Туннели попадались реже. Виды на море и на горы были по-прежнему восхитительны. Повсюду виноградники, фруктовые сады, в которых работали смуглые грязные итальянки с целой копной всклокоченных волос на головах. Такие же грязные итальянки появлялись и при остановках на станциях, с корзинками апельсинов и горько-кисленьким вином шианти (Chianti) в красивеньких пузатеньких бутылочках, оплетенных соломой и украшенных кисточками из красной шерсти. Конурин и Ивановы почти на каждой станции покупали эти хорошенькие бутылочки и, морщась, выпивали их. Мандолины бряцали тоже на каждой станции, и в окна вагонов протягивали свои рваные шляпы их владельцы-музыканты с лихими черными усами или бородами и глазищами по ложке и выпрашивали медные монетки. Босые и с непокрытыми головами мальчики и девочки носили свежую воду в глиняных кувшинах и предлагали ее желающим. Некоторые из мальчишек плясали перед окнами вагонов и выпрашивали подаяние. Охотники до развлечений кидали им медные монеты на драку, и начиналась свалка. Девочки кидали в окна букетики цветов и тоже выпрашивали у пассажиров монетки. Железнодорожное начальство снисходительно относилось и к оборванцам-музыкантам, и к грязным торговкам, и к полуголым нищим мальчишкам и девчонкам. Это резко бросалось в глаза после немецких и французских железных дорог.

Вечерело. Проехали Савону с узлом железных дорог и приближались к Генуе. Утомленный дорогой и изрядно выпивший вина шианти, Конурин растянулся на диване купе и спал крепким сном. Дремал и Николай Иванович, клюя носом. Глафира Семеновна читала книжку итальянских разговоров и твердила себе под нос:

– Суп – минестра, телячье жаркое – аросто дивительо, папате – картофель, окорок – прескиуто, колбаса – салами, рагу – стуфатино, сладкий пирог – кростата ди фрути, цветная капуста – кароли фиори, апельсин – оранчио или портогальо.

Прочитав столбец до конца, она снова начинала затверживать эти слова. Николай Иванович проснулся, открыл глаза и спросил:

– Доходишь ли?

– Понемножку дохожу. Ведь все для вас хлопочу и учусь, а вы этого не чувствуете!

– Кажется, язык не трудный. Манже – манжато, аржан – аржанто. Как красное-то вино по-итальянски?

– Ви`но неро.

– Вино неро, вино неро. По-русски вино, а по-ихнему ви`но. Чего ж тут! Даже с нашим схоже.

– Бани – тоже и по-итальянски бани, – сказала она ему.

– Скажи на милость! Стало быть, мы к итальянцам-то ближе, чем к французам. А как белое вино?

– Вино бьянко.

– Вино бьянко. Фу, как легко! Да это я сразу…

– Яблоки по-французски «пом», а по-ихнему «поми». Сыр – «фромаж», а по-ихнему «формажио».

– Стало быть, ты по-итальянски-то будешь свободно разговаривать?

– Да, думаю, что могу. Особенно мудреного действительно, кажется, ничего нет. Очень многие слова почти как по-французски. Вот только гостиница не «готелио», а «альберго» называется. Альберго, альберго… Вот это самое главное, чтобы не забыть. Гарсон – ботега.

– Как?

– Ботега…

– Ботега… ботега… Фу-ты, пропасть! Ведь вот теперь надо вновь привыкать. Только к гарсону привыкли, а теперь вдруг ботегой зови.

– Так же можно и камерьере гарсона звать. Так же откликнется. Для гарсона два названия.

Конурин бредил. Ему очевидно снилась рулетка.

– Руж… Руж… Пятак на руж… и пятак на эмпер… – бормотал он.

– Рьян не ва плю! – поддразнила его Глафира Семеновна, заучившая выкрик крупье, но Конурин продолжал спать.

ХХХІV

Проехали Геную. Стемнело. Конурин и Николай Иванович благодаря дешевому вину шианти, на которое они накинулись на первых итальянских станциях, спали крепким сном. Сна их не могли потревожить ни мандолинисты, бряцающие на каждой станции, ни нищие мальчишки, лезущие в окна вагонов, ни всевозможные торговки и торговцы, выкрикивающие свой товар. Их не интересовало даже, когда они приедут в Рим. Глафира Семеновна бодрствовала и была в тревоге. Из прочитанных романов ей вспомнилось, что Италия – страна разбойников, бандитов, и в голову ей лезло могущее быть ночью нападение бандитов. К тому же со станции Специя стали появляться на платформах мрачные итальянцы в шляпах с необычайно широкими полями и в цветных рубахах, без пиджаков и жилетов, очень напоминающие тех бандитов, которых она видела на картинках. Ей казалось даже, что они, разговаривая между собой, сверкали глазами в ее сторону, как бы указывая на нее. Итальянец-кондуктор, посмотрев два раза находящиеся у ней и у мужчин билеты и зная, что билеты до Рима, ни разу уже больше не заглядывал в их купе. И это казалось Глафире Семеновне подозрительным. Ей лезло в голову, что кондуктор в стачке с итальянцами в шляпах с широкими полями и в цветных рубахах.

«Нарочно и не заглядывает к нам в купе, чтоб бандиты могли влезть к нам и ограбить нас», – мелькало у ней в голове.

Как на грех, одного такого итальянца, похожего на бандита, с красной ленточкой на шляпе, с усами в добрую четверть аршина и с давно не бритым подбородком, покрытым черной щетиной, ей пришлось уже увидеть три раза около ее окна. Очевидно, он ехал с ними в одном поезде, и Глафире Семеновне казалось уже, что он следит за ней, за ее мужем и Конуриным и выбирает только момент, чтобы напасть на них. Она не вытерпела и разбудила мужа.

– Что такое? Приехали разве в Рим? – спросонья спрашивал Николай Иванович, поднимаясь и протирая глаза.

– Какое приехали! Неизвестно, когда еще приедем-то, – отвечала она плаксиво. – Спрашиваю на каждой станции всех пробегающих мимо окна железнодорожников: «Ром матен или суар?»[558] – и ничего не отвечают. Не знаю даже, ночью сегодня приедем, или завтра утром, или днем. Спрашиваю, а они машут руками.

– Да должно быть, не понимают по-французски-то. Ты бы по-итальянски… Не можешь?

– Не могу. Я только еще съедобные слова успела выучить.

– Стало быть, не знаешь, как утро и вечер по-итальянски?

– Не знаю. Только про кушанье успела…

– Так посмотри в словарьке-то.

– Темно. А печать, как назло, мелкая. При этом освещении в фонарях ничего не видать.

На глазах у Глафиры Семеновны навернулись слезы.

– Доедем как-нибудь, – сказал Николай Иванович ей в утешение и снова начал укладывать свои ноги на диван. – Крикнут «Ром» – вот, значит, и приехали.

– Ты опять спать? – спросила раздраженно Глафира Семеновна.

– Да что же мне делать-то? Ужасти как дремлется.

– Полно тебе дрыхнуть-то! Ведь по Италии едем, а не по какому другому государству.

– А что ж такое Италия?

– Дурак! Совсем дурак.

– Чего же ты ругаешься!

– По стране бандитов едем, где на каждом шагу, судя по описаниям, должны быть разбойники, а вы с Конуриным дрыхнете.

– Да что ты! – испуганно проговорил Николай Иванович.

– Не читаете вы ничего, оттого и не знаете. Бандиты-то где? В каком государстве? Ничего разве не слыхал про бандитов? Здесь-то первое разбойничье гнездо и есть.

– Слыхать-то слыхал и даже читал… Но неужели же в поезде?

– У нас в поездах грабят, а не только что здесь. Вскочит в купе, табаку нюхательного в глаза кинет, за горло схватит, деньги и часы вытащит – вот тебе и удовольствие.

И Глафира Семеновна рассказала мужу о подозрительных личностях, которых она уже видела на станциях, рассказала, как один из них, черномазый с красной ленточкой на шляпе, видимо, уже следит за ними. Николай Иванович встрепенулся и стал будить Конурина:

– Иван Кондратьич! Вставай! Проснись!

Конурин не поднимался и не просыпался.

– Три пятака… Только три пятака на енпер[559] поставлю… – бормотал он, сквозь сон.

– И во сне-то в рулетку, подлец, играет! Какая тут рулетка!