Наши за границей. Где апельсины зреют - Николай Александрович Лейкин

капусту, выставленную в медных тазах и больших глиняных чашках вареную кукурузу, бобы, фасоль. Площади были пыльны и местами поросши травой, дома в переулках давно не крашены, не ремонтированы, с обсыпавшейся штукатуркой, кой-где с выбитыми стеклами.

И монахи, монахи без конца, на каждом шагу монахи!

– Да неужели же это Рим! Господи Боже мой, я его совсем другим воображала, – произнесла Глафира Семеновна.

– И я тоже… – отвечал Николай Иванович. – Вот это, должно быть, древности египетские, – указал он на громадную древнюю колонну, поросшую травой.

– Какие же египетские-то! В Риме, так римские. Из-за них сюда многие и едут, чтобы посмотреть.

– Ну из-за этого не стоит ездить, – сказал Конурин. – Вот папу римскую посмотреть – дело другое.

– А вот и фонтан. Смотрите, фонтан какой прекрасный! – указывала Глафира Семеновна. – Слава Богу, на хорошую улицу выезжаем. Вот-вот и приличные магазины. А я уж думала, что весь Рим состоит из грязных переулков.

Проводник при омнибусе, стоя на подножке, говорил названия улиц, зданий и церквей, мимо которых проезжали. Церкви также были серые, неприветливые, с обсыпавшейся всюду штукатуркой, с отбитым мокрым цоколем. Распахнутые двери церквей были завешены полотнищами грязного белого и зеленого сукна, на папертях сидели и стояли нищие в грязных лохмотьях; босые мальчишки с головами, повязанными тряпицами, играли в камушки.

Опять свернули в узкий переулок и покатили по крупной каменной тряской мостовой.

– Синьор! А где папа? Папа ром? Я папы вашего не вижу, – спрашивал Николай Иванович проводника.

Тот улыбнулся, пробормотал что-то смесью итальянского с французским и указал рукой направление, где живет папа.

Выехали из переулка, потянулись опять развалины древних зданий. Развалины, роскошные старинные дворцы, грязные переулки и богатые магазины с дорогими товарами чередовались без конца. Снова переулок. Свернули на piazza della Minerva с колонной, стоящей на слоне, и остановились около темного неприглядного дома. Вывеска гласила, что это была гостиница «Минерва».

XXXVI

Часа через три после приезда Ивановы и Конурин выходили уже из гостиницы.

Они отправлялись осматривать город и его достопримечательности. Гостиница произвела на них приятное впечатление, хотя, как и всюду во время их заграничного путешествия, в ней не оказалось русского самовара, который они требовали, чтоб заварить чай. За две комнаты, очень приличные, взяли только по пяти франков. Управляющий гостиницы говорил по-французски, нашелся даже коридорный слуга, знающий французские слова, так что Глафире Семеновне не пришлось даже покуда пускать в ход и итальянских слов, которые она с таким усердием изучала по книжке «Разговоров» во время пути. Выходя из гостиницы на прогулку, она, как и всегда, вырядилась во все лучшее и нацепила даже на себя бриллиантовые брошь, браслетку и серьги. Это не уклонилось от наблюдения Николая Ивановича.

– Зачем ты бриллианты-то на себя надела? – сказал он. – Знаешь, что Италия – страна бандитов, сама же нам это рассказывала и вдруг нацепила на себя бриллианты.

– Ну вот… Я про дорогу говорила, а Рим – город, обширный город, сам папа римский в нем живет, так какие же могут быть тут бандиты! Да и какая масса народу повсюду на улицах. Ведь мы ехали, видели. Раннее утро давеча было, а и то народу повсюду страсть…

– Нет, а я, барынька, все-таки мои капиталы из сапога не вынул, – сообщил Конурин. – Золотой кругляшок вот на всякий случай у меня в кошельке вместе с парой франков болтается, а остальной истинник в сапоге. Да и лучше оно так-то, спокойнее. Налетишь на какую-нибудь рулетку, игру в лошадки, так только и объегорят тебя на золотой. Ведь сапог при всей публике с ноги стаскивать не будешь, чтобы деньги оттуда на отыгрыш доставать.

– Да нет здесь рулетки, нет здесь лошадок. Рим вовсе не этим славится, – успокаивала его Глафира Семеновна.

– Все-таки спокойнее, когда деньги под пяткой в чулке. Человек слаб.

– Не рулеткой Рим славится, а своими древностями, развалинами, церквами – вот и все.

– А ром-то, ром… Ведь вы говорили, что ром здесь очень хороший, оттого французы Рим Ромом и зовут.

– Вовсе я никогда этого не говорила. Это вы сочинили. Про Рим я читала. Здесь нужно прежде всего развалины смотреть, потом знаменитый собор Петра.

– Прежде всего папу римскую.

– Да папу в соборе за обедней и увидим. А теперь возьмем извозчика, и пусть он нас возит по развалинам. Колизей… Тут есть Колизей… Театр эдакий, цирк, где людей за наказание заставляли с дикими зверями биться. Вот туда мы и поедем.

– Да-да… И мне говорили, что этот самый Колизей нужно посмотреть, когда будем в Риме, – подхватил Николай Иванович.

Разговор этот происходил на дворе гостиницы, где бил фонтан, были расставлены маленькие столики и за ними сидели постояльцы гостиницы.

Они вышли на улицу. Их окружило несколько рослых оборванцев. Оборванцы эти, мешая итальянские, французские и немецкие слова, совали им в руки альбомы видов Рима в красных переплетах и выкрикивали: «Coliseum… Pantheon… Forum Romanian… Basilica Julia… Palazzi de Cesari…»[563]

– Вот-вот… И здесь предлагают вид Колизея… – сказала Глафира Семеновна, взяв один из альбомов.

– Una lira!.. – кричал один из оборванцев, суя альбомчик и Конурину и уступая книжку за франк.

– Mezza lira! – прибавил другой, уступая книжонку уже за полфранка.

– Брысь! Чего вы пристали! – отбивался от них Конурин.

К Николаю Ивановичу подбежала оборванная девочка-цветочница, подпрыгнула, сунула ему в наружный боковой карман жакетки букетик фиалок и стала просить денег.

– Ну народ итальянцы! Да это хуже жидов по назойливости! – разводил тот руками.

Только что Глафира Семеновна купила себе маленький альбомчик за пол-лиры, как тот же продавец стал ей навязывать большой альбом за две лиры. Приковылял какой-то старик с длинными волосами, в соломенной шляпе и на костыле и совал четки из черных бус. Цветочница и ей успела засунуть букетик фиалок и выпрашивала монетку. Ивановы и Конурин были буквально осаждены со всех сторон.

– Коше! Коше! – замахала руками Глафира Семеновна, подзывая к себе одного из стоявших в отдалении извозчиков.

Несколько извозчиков взмахнули бичами и подкатили к ним свои коляски, направляя лошадей прямо на продавцов. Началась перебранка. Продавцы показывали извозчикам кулаки, извозчики щелкали бичами.

– Садитесь, господа, скорей в коляску. Садитесь! А то нас порвут! – кричала мужу и Конурину Глафира Семеновна.

Все вскочили в коляску.

– Алле, алле, коше! – приказывала Глафира Семеновна впопыхах.

Коляска тронулась, но оборванцы побежали за коляской, суя седокам свои товары, и, только пробежав шагов с полсотни, отстали от нее, произнося вслед угрозы извозчику. Извозчик обернулся и спрашивал что-то у седоков.

– Разбери, что он говорит! – пожимала плечами Глафира Семеновна. – By парле франсе? – спросила она его.

– Si, madame, – утвердительно кивнул он ей головой и опять заговорил на непонятном ей языке.

– Да, должно быть, он спрашивает, куда надо ехать, – заметил Николай Иванович.

– Ах да… И в самом деле… Ведь я не сказала ему, куда ехать. Мы поедем осматривать развалины… Рюин, коше… Вуар рюин… – отдавала она приказ. – Колизеум. Вуар Колизеум…[564]

– Ah, Coliseum! Si, madame…

– Папу римскую вези показывать, мусью извозчик! – кричал в свою очередь Конурин.

– Иван Кондратьич… Бросьте. Не сбивайте его… – останавливала Конурина Глафира Семеновна. – Сначала развалины посмотрим.

– Ну в развалины так в развалины, мне все равно. Только не в рулетку! Колизеум – это древний театр, цирк… А буфетец там есть, чтоб самого лучшего римского ромцу выпить было можно?

– Ах, Боже мой, да почем же я знаю! Ведь и я также, как и вы, в первый раз в Риме.

Начали попадаться по дороге развалины, извозчик оборачивался к седокам, указывал на древности бичом и говорил без умолку.

– Глаша! что он говорит? – спрашивал жену Николай Иванович.

– Решительно ничего не понимаю! – пожимала та плечами. – Сказал, что говорит по-французски, когда я его давеча спрашивала, а теперь бормочет по-итальянски.

– Да и не надо понимать. Пускай его бормочет что хочет, а мы будем ездить и смотреть, – заметил Конурин.

– Однако должны же мы знать, как эти развалины называются, – отвечала Глафира Семеновна.

– А зачем? Ведь уедем отсюда, все равно забудешь. Видим, что развалины, видим, что они древние, так что даже травой поросли, – с нас и довольно.

Подъехали к обширному углублению,