Наши за границей. Где апельсины зреют - Николай Александрович Лейкин

посмотрим. Смотри, клумбы с розами… В марте – и розы в цвету. А латании-то какие на открытом воздухе и прямо в грунту! Ведь вот этой латании непременно больше ста лет. И пальме этой тоже больше ста лет. Их года по рубчикам, оставшимся от старых листьев, надо считать.

– Вы платье-то на даме рассматривайте, которое хотели, да поскорей и в ресторан, чтобы на апельсинных корках… – проговорил Конурин.

– Да потерпите немножко. Нельзя же сразу в платье глаза впялить, неучтиво. Мы обойдем вот всю эту аллею и тогда в ресторан. Николай Иваныч, наслаждайся же природой, наслаждайся. Ведь ты сейчас сказал, что любишь природу. Смотри, какая клумба левкою. Наслаждайся, – лебезила перед мужем жена.

– Да я и наслаждаюсь, – угрюмо отвечал муж.

Аллея обойдена, платье рассмотрено. Они взошли на террасу ресторана и сели за стол.

– На апельсинных корочках-то, на апельсинных корочках-то… – напоминал Конурин.

– Сейчас, – отвечала Глафира Семеновна и, обратясь к гарсону, спросила: – Эске ву заве о-де-ви оранж? Совсем забыла, как «корки» по-французски, – прибавила она. – На корках. Ву компрене: оранж… желтая корка… жонь…[549]

– Шнапс тринкен… – хлопал себя Конурин перед гарсоном по галстуху.

Гарсон недоумевал.

– Апорте муа оранж[550], – сказала наконец Глафира Семеновна.

Гарсон улыбнулся и принес вазу с апельсинами. Глафира Семеновна оторвала кусок апельсинной корки и показала ее гарсону:

– Вуаля… О-де-ви комса…[551]

Гарсон пожимал плечами и что-то бормотал.

– Не понимает! Видите, мужчины, как я для вас стараюсь, а он все-таки не понимает.

– Да чего тут! Не стоит и хлопотать! Пусть принесет белой русской водки! – воскликнул Николай Иванович. – О-де-ви рюсс есть? By заве?[552]

– Oui, monsieur…

– И закуски, закуски… Гор девр… – отдавала приказ Глафира Семеновна. – Аля рюсс… О-де-ви, гор девр… А апре – дежене пур труа персонь[553].

– Странно, что в апельсинной стране живут и водки на апельсинных корках не держат, – покачивал головой Конурин.

– Кажется, уж я для вас стараюсь, но нет у них этой водки, да и что ты хочешь, – проговорила Глафира Семеновна. – Ну да вы простой выпейте! Ты уж, Николай Иваныч, выпей сегодня основательно, потому, может быть, водки-то русской в Италии и не найдется. Да и наверное не найдется. Ведь это только в Ницце держут и в Монте-Карло, где русских много, а то ведь она и в Париже не везде имеется; в первую нашу поездку в Париж на выставку ее нигде не было.

– Да что ты это предо мной лебезишь так сегодня? – удивился муж.

– Угодить тебе хочу, – отвечала жена.

Завтрак был на славу и, заказанный не по карте, стоил всего только по четыре франка с персоны. Мужчины осушили бутылку русской смирновской водки и, покрывши ее лаком, то есть запив красным вином, развеселились и раскраснелись.

– Глаша! На радостях, что мы сегодня от сих прекрасных мест уезжаем, я хочу даже выпить бутылку шампанского! Уж куда ни шло! – воскликнул Николай Иванович.

– Да конечно же выпей…

– И я бутылку шампанского ставлю на радостях! – прибавил Конурин.

– Шампань! Де бутель шампань! – отдал приказ Николай Иванович, показывая гарсону два пальца. – Шампань сек и фрапе. Компрене?[554] Каково я хмельные-то слова знаю! Совсем как француз, – похвастался он. – Что другое – ни в зуб… ну а хмельное спросить – просто на славу.

Выпито и шампанское.

– Ну, теперь в вагон – и шляфен[555], на боковую… – сказал Николай Иванович. – Скоро ли, Глаша, поезд-то отходит? Спроси.

– Спрашивала уж. Через два с половиной часа. Времени у нас много. В дорогу нам гарсон приготовит красного вина и тартинки с сыром и ветчиной. Видите, как я умно распорядилась и как стараюсь для вас.

– Мерси, душка, мерси… Ты у меня бонь фам. Но сколько нам еще времени-то ждать! Тогда вот что… Тогда не выпить ли еще бутылку шампанеи?

– Довольно, Колинька. Ведь уж выпито, и вы развеселились достаточно. Лучше с собой в вагон взять и в дороге выпить.

– А что мы здесь-то будем делать?

– Да пойдем в игорный дом и посмотрим, как там играют.

– Что?!. В игорный дом? В рулетку? – воскликнул Николай Иванович.

– Да не играть, а только посмотреть, как другие играют.

– Нет-нет, ни за что на свете! Знаю я, к чему ты подбираешься!

– Уверяю тебя…

– Шалишь… Полторы тысячи франков посеяли, и будет с нас.

– В том-то и дело, что не полторы, а только тысячу четыреста, а ты все полторы, да полторы… Ежели уж так, то дай, чтоб в самом деле сделать полторы. Ассигнуй полторы… Ведь только еще сто франков надо прибавить. А почем знать, может быть, эти сто франков отыграют и выиграют и будем мы не полторы тысячи франков в проигрыше, а полторы в выигрыше? – уговаривала мужа Глафира Семеновна.

– Не могу, Глаша, не могу.

– Жене своей жалеешь сделать удовольствие на сто франков! А еще сейчас «бонь фам» меня называл.

– Не в деньгах дело, а не хочу из себя еще раз дурака сломать.

– Ну пятьдесят… Пятьдесят франков ты, и пятьдесят Конурин даст. Я только на пятьдесят франков рискну… Всего десять ставок. Мне главное то интересно, что вот сон-то предвещательный я сегодня видела, где эта самая цифра двадцать два мне приснилась. Двадцать два… Ведь почему же нибудь она приснилась!

– Фу, неотвязчивая! – вздохнул Николай Иванович, как бы сдаваясь.

– А для меня вы действительно цифру тридцать три во сне видели? – спросил Конурин, улыбнувшись.

– Тридцать три, тридцать три…

– Да что, Николай Иваныч, не попробовать ли уж на сто-то франков пополам, чтоб и в самом деле цифру до полутора тысяч округлить? – спросил Конурин. – Сон-то вот… Предзнаменование-то…

– Врет она про сон. Сочинила.

– Ей-ей, не вру, ей-ей, не сочинила. Голубчик, ну потешь меня, я ведь тебя тешила.

Глафира Семеновна быстро подхватила мужа под руку и потащила его с террасы ресторана. Тот слабо упирался.

– И откуда у тебя такие игрецкие наклонности явились! Вопль какой-то грудной, чтоб играть, словно у самого заядлого игрока, – говорил он.

– Ах, Николя, да ведь должна же я свой сон проверить! Идешь, голубчик? Ну вот мерси, вот мерси… – радостно бормотала Глафира Семеновна.

Они подходили к игорному дому. Плелся и Конурин за ними.

XXXII

Был десятый час утра. Ранний, утренний поезд отошел от станции Монте-Карло и помчался к Вентимилье, на французско-итальянскую границу. В поезде, в купе первого класса, сидели Ивановы и Конурин. Вчера они проиграли в Монте-Карло весь остаток дня и весь вечер, вплоть до закрытия рулетки, и не попали ни на один из поездов, отправлявшихся к итальянской границе. Пришлось ночевать в Монте-Карло в гостинице, и вот только с утренним поездом отправились они в Италию. Они сидели в отдалении друг от друга, каждый в своем углу, и молчали. Уже по их мрачным лицам можно было заметить, что надежды на отыгрыш не сбылись и они значительно прибавили к своему прежнему проигрышу. Они уже не любовались даже роскошными видами, попадающимися по дороге, и Николай Иванович сидел, отвернувшись от окна. Глафира Семеновна попробовала заговорить с ним.

– Ведь даже ни чаю, ни кофею сегодня не пили – до того торопились на железную дорогу, а и торопиться-то, в сущности, было не для чего. Два часа зря пробродили по станции, – начала она, стараясь говорить как можно нежнее и ласковее. – Хочешь закусить и выпить? Тартинки-то вчерашние, что нам в ресторане приготовили, все остались. Вино тоже осталось. Хочешь?

– Отстань… – отвечал Николай Иванович и даже закрыл глаза.

Глафира Семеновна помедлила и снова обратилась к мужу:

– Выпей красненького-то винца вместо чаю. Все-таки немножко приободришься.

– Брысь!

– Как это хорошо так грубо с женой обращаться!

– Не так еще надо.

– Да чем же я-то виновата, что ты проиграл? Ведь это уж несчастие, полоса такая пришла. Да и не следовало тебе вовсе играть. Стоял бы да стоял около стола с рулеткой и смотрел, как другие играют. Тебе даже и предзнаменования не было на выигрыш…

– Молчать!

– Да, конечно же не было. Мне было, мне для меня самой приснилась цифра двадцать два в виде белых уток, и я выиграла.

– Будешь ты молчать о своем выигрыше или не будешь?!

Николай Иванович сверкнул глазами и сжал кулаки. Глафира Семеновна даже вздрогнула.

– Фу, какой турецкий башибузук! – проговорила она.

– Хуже будет, ежели не замолчишь, – отвечал Николай Иванович и заскрежетал зубами.

– Что ж мне молчать! Конечно же выиграла.