О женской стыдливости - Жан-Клод Болонь

описывает в своей сатире, как они ночью останавливают носилки перед алтарем Стыдливости, чтобы помочиться на нее (Сатира VI). Однако постепенно императоры возвращают культ, связав его с императорской семьей. Стыдливостью прозвана Ливия, супруга Августа, и Плотина, супруга Траяна. На некоторых монетах можно увидеть изображение статуи Стыдливости под покрывалом.

Естественная женская стыдливость

Овидий в «Метаморфозах» (кн. X) рассказывает, как Пропетиды дерзко усомнились в божественном происхождении Венеры. За это они были наказаны и стали первыми, кто продавал свое тело за деньги. Стыдливость исчезла с их лиц, кровь застыла в жилах, и очень скоро они превратились в камень. Увидев этих бесстыдных женщин, Пигмалион решил никогда не жениться. Он предпочел изваять статую женщины из слоновой кости, которая была совсем как живая и, если бы не сдержанность, сошла бы с пьедестала. Пигмалион тут же влюбился в нее. В «Метаморфозах» ясно прослеживается связь между бесстыдством Пропетид, проституцией и сдержанностью статуи. Но может быть, только статуи и были целомудренными?

Как в Античности распознавали стыдливость? Во-первых, по ее внешнему проявлению. Та, что краснела, была стыдливой, у Пропетид кровь застыла в жилах, и они больше не могли покраснеть от стыда. Румянец и стыдливость были настолько связаны, что Законы 12 таблиц запрещали женщинам (но не мужчинам) румянить щеки, особенно во время похорон. Плиний считал, что таким образом женщина может заманить в «ловушку стыдливости». Однако один и тот же румянец может быть проявлением двух различных чувств: стыдливости и робости. Их нельзя смешивать: стыдливость похвальна, а робость нет. Совершая какое-либо благородное дело (например, при публичной речи), можно покраснеть так, как будто делаешь что-то преступное. Можно покраснеть, когда делаешь что-то на глазах у другого человека, а тоже самое, совершенное в одиночестве или рядом с тем, чье мнение тебе безразлично, не вызовет никакого стыда.

Для древних греков стыдливость была равнозначна чести и долгу. Для мужчины она означала смелость и отвагу, для женщины — то, что защищает ее от мужской похоти. Сократ восхваляет культ стыдливости у спартанцев: они покраснели бы от стыда, если бы им пришлось бросить товарища на поле боя. Одно и то же чувство движет и мужчинами, и женщинами, которые остерегаются мужчин.

В гомеровские времена слово «стыдливость» означает страх испытать стыд. Это чувство побуждает мужчин отважно сражаться, избегать унижения, а также выбирать достойного соратника. Оно же проявляется в робости, с которой юный Телемах обращается к старцу Нестору, в стыде Одиссея, переодетого нищим, который не решается просить подаяния в собственном доме. Стыдливость наполняет мудрого человека, который идет по улице, и гостя, соблюдающего правила благопристойности. Это слово употреблено в самых разных смыслах и применяется не только к женщинам, но и к мужчинам.

Сократ сводит воедино все эти оттенки и говорит о «доброй» и «дурной» стыдливости. Подобная двойственность лежит в основе всех западных представлений о стыде и стыдливости («добрый стыд»). Соблазнительно увидеть здесь влияние афинских софистов. Так, например, Горгиас, обосновавшийся в Афинах в 420-х годах, учит, что в каждом явлении можно увидеть и дурное, и хорошее, и правду, и ложь. В это время появилось учение, различающее две любви, естественно было создать и два образа стыдливости. В трактате Платона «Хармидий» различаются благоразумие и стыдливость: благоразумие — это добродетель, и его не следует отождествлять со стыдливостью, которая может быть и хорошей, и дурной. Но тут благородное чувство стыдливости, которое уже не является больше благоразумием и соответственно не является добродетелью, становится несколько подозрительным. Именно с этой точки зрения Аристотель в «Никомаховой этике» различает три стадии в одной и той же страсти: бесстыдство, стыдливость и чрезмерную стыдливость. Греческая традиция стремится сторониться всего чрезмерного, избегать как излишка, так и нехватки чего-либо. Следовательно, «добрая стыдливость», занимающая среднее место, оказывается наиболее предпочтительной.

Добрую и дурную стыдливость различают и стоики. Но для них важна не реакция, а мотивация. Зенон говорит об «евпатиях» — «добрых чувствах», среди которых радость, воля к чему-то и благоразумная осторожность. Последняя противопоставляется страху и определяется как «разумное отталкивание». Этому чувству подчинены два других: стыдливость и целомудрие. Быть подчиненным чувством, возможно, не слишком поэтично, однако обратим внимание на то, что стыдливость видится здесь как сдерживающее чувство. Стыдливость удерживает от определенных действий, а не руководит ими, при этом она основана на разумных доводах (осторожность), а не на безрассудном порыве (страх). Стыдливость скрывает, прячет, удерживает от поступков.

Дурной стыдливости следует избегать независимо от того, проявляется ли в ней чрезмерность, или она мотивирована страхом. Но можно ли сказать, что «добрая стыдливость» при этом восхваляется? Ее роль очень близка к роли стыда; она должна помешать нам исполнить то, что повредит нашей репутации, или показать то, что может ей повредить. Педагог Ликон видел в стыдливости и любви к поощрению два основных принципа воспитания. Они — как узда и шпоры для лошади: стыдливость, как узда, сдерживает, а поощрение подгоняет коня. Стыдливость зависит от стыда и не более его достойна похвалы.

Мы видим здесь, как изменилась концепция стыдливости у греков. У Гомера причины, вызывающие краску стыда, могут быть честными или бесчестными. Когда Телемах смущается в разговоре со зрелым мужем, в этом нет ничего недостойного, но он испытывает «стыдливую робость». В большинстве случаев, рассмотренных Аристотелем в «Никомаховой этике», человек краснеет от стыда из-за пороков. Стыдливость — похвальное чувство для юноши, подверженного страстям. Он еще не научился подлинной добродетели, и стыдливость помогает ему избежать пороков. Зато зрелый муж, старец испытывают стыдливость как осознание того, что совершен некий неприглядный поступок, и стыдливость у них порождает стыд. Стыдливость в этом случае не может быть похвальна, ведь она возникает как реакция на поступки, которые нельзя было предугадать заранее. Но она не может рассматриваться как добродетель.

Такой взгляд очень интересен: оказывается, что тот, кто не совершает предосудительных поступков даже в мыслях, испытывает чувства, которые выше стыдливости. Это невинность, сопоставимая с невинностью до грехопадения, однако она воспитана добродетелью. Стыдливость, таким образом, как и стыд, приложима только к предосудительным поступкам.

У Аристотеля очень ясно видно, что стыд и стыдливость связаны в нашем сознании с мнением других. Мы не испытываем стыда перед тем, чье мнение не имеет для нас никакого значения, перед ребенком или животным. Эти два чувства не могут быть абсолютным тормозом, удерживающим нас от невоздержанности: мы охотно предаемся пороку рядом с товарищами по пирушке или разгулу. Эти чувства носят относительный характер, поэтому и не могут считаться добродетелями. В лучшем случае можно сказать, что они располагают нас