Европа Гутенберга. Книга и изобретение западного модерна (XIII–XVI вв.) - Фредерик Барбье

Мои студенты требовали человеческих причин, им нужны были умопостигаемые объяснения, а не утверждения. Они говорили, что бесполезно рассуждать, если не придавать ум своим речам, и что ни во что нельзя верить, если это прежде не понято…

С точки зрения Фомы Аквинского (ум. 1274) и доминиканцев, диалектика позволяет создать «умопостигаемую теорию реальности», которую Церковь увенчивает изучением Священного Писания и традиции. Разум, первейшая из человеческих способностей, не может доказать догму, но демонстрирует ее достоверность. Согласно Уильяму Оккаму (ум. ок. 1349), знаки обозначают не реальные вещи, а их идеи (понятия). При этом статус понятия остается проблематичным: оно может отсылать к самой структуре вещи (in re), к предсуществующему основанию Божественного порядка (ante rem) или к конструкции, созданной человеческим умом (post rem). Таким образом, понятия, в свою очередь, могут пониматься как знаки, существующие не сами по себе, а только в человеческом уме и посредством человеческого ума: метафизика и рациональная теология тем самым становятся «пустыми науками», а «тот, кто здесь познается, отличен от Бога», и значение приобретает только теология Откровения. Этот номинализм набирает популярность в Париже во второй половине XIV века и закладывает радикальное различие между научной и религиозной жизнью: эти идеи подхватывает Петр д’Альи, канцлер университета, а также его ученик и преемник Жан Жерсон[87].

Передача основной роли букве (письму) и буквенному обозначению позволит избежать плохо обоснованных идей. Это означает, что размышления будут вестись о значении слов, но также и о том, что в соответствии с добросовестным схоластическим методом необходимо самым тщательным образом уточнять условия функционирования дискурса, тем более что проблемы неоднозначности (омонимы), многозначных знаков, стилистических фигур (тропов) и всевозможных двусмысленностей делают сочетание означающее/означаемое прямым и обязательным. Таким образом, в определенных аналитических рамках интеллектуальная материя распределяется по разделам и подразделам: partes, membra, quæstiones и, наконец, articuli, до уровня которых и желают дойти в анализе. История чтения тоже играет свою роль в этой эволюции. До XII века семиотический треугольник никак не признавался, потому что чтение происходило вслух – либо слушали, как читает кто-то другой, либо читали самим себе громко или шепотом. Слух – господствующее чувство, и в том, чтобы расшифровывать текст как письменный объект, не было необходимости, потому что он в первую очередь не воспринимался зрительно. Поэтому нет необходимости производить точный анализ письменного текста при помощи верстки, разделяя слова или создавая нормализированную систему пунктуации. Между значением текста, его чтением и пониманием посредством осмысления существует самая непосредственная связь, ведь письменные и устные тексты существуют как выступающая наружу часть более сложного целого. Как объясняет апостол Павел, «буква убивает, а дух животворит»[88], именно дух следует искать в тексте, тогда как сами слова имеют мало значения. Клавдий Туринский подтвердит в начале IX века: «Блаженны те, чьи глаза зрят дух через завесу буквы»[89]. А историк Стенли Морисон полагает, что «понимание не [рождается] из слов или образов, крайне непрямых средств, но непосредственно из их эффектов»[90].

Именно эта древняя конструкция начиная с XII–XIII веков оказывается под вопросом из-за понятия письменного дискурса как совокупности знаков и все шире распространяющейся практики чтения про себя. Хотя перспектива и остается теологической (Творение и история имеют один смысл), буквенное означивание (данное в словах) постепенно подчиняет себе духовное означивание: необходимо рассматривать слова и другие элементы текста, результатом этого анализа будет «плод изучения, а [не] дар духа». С этим связана работа, начатая в Оксфорде и в особенности в Париже, посвященная изучению Священного Писания, его содержания и его «записи». В «Сумме теологии» Фома Аквинский подхватывает и уточняет учение о четырех смыслах текста, буквальном, аллегорическом (текст, возвещающий пришествие Христа), моральном (указание о том, как до´лжно жить) и эсхатологическом.

Таким образом, в центре этого изменения оказывается работа с текстом и с первейшим из текстов, с Библией, которую можно будет прояснить и лучше понять посредством эгзегезы. Толкование Писания становится наукой, которая выходит на определение метода, применимого к другим областям мысли.

Перемены: содержание

В XII и XIII веках происходит значимый рост письменной продукции, но также ряд противоречивых процессов. Предельно упрощая, можно сказать, что производство направляется тремя различными категориями: во-первых, тенденцией к специализации[91], во-вторых, и в противоположном направлении, определенным упрощением, связанным с расширением числа читающей публики; в-третьих, книга может стать знаком определенного социального статуса, или, если воспользоваться терминологией Бурдье, отличия, как и манифестацией могущества.

Специализированные тексты

Рядом с классическими произведениями любой библиотеки, священными текстами, патристикой, литургическими книгами и т. д. отныне мы находим специализированные трактаты, и их число постоянно растет. Это трактаты по медицине, праву, политике и другим отраслям знания, от естественных наук до истории. Схоластика расширяет любопытство человека на все Творение. Альберт Великий, профессор теологии в Париже и учитель Фомы Аквинского, – автор произведения De natura rerum (1270), примечательного не только новаторской идеей (каталогизировать весь физический мир), но также тем демаршем, на который идет автор, чтобы реализовать этот проект: он признает неизменность видов, затем рассматривает всех живых существ одно за другим, начиная с человека, при этом использует логическую классификацию, внутри которой систематизация выстроена по алфавиту. Основанный на абстрактном коде, алфавитный порядок вводит принцип формальной логики, совершенно инородный для структуры описываемого предмета, но упрощающий использование произведения неспециалистом. Признанный жанр схоластики – сумма (summa), энциклопедическая форма, начало которой положил Александр Гэльский (ок. 1231) и которая достигла вершины в «Сумме теологии» Фомы Аквинского: сумма – это мир в книге, мир, еще раз подчеркнем, как «бумажный мир».

Эти специализированные рукописи имеют две очень разные формы в зависимости от того, идет ли речь о рабочих заметках или о более законченном документе. Клирики (clercs) очень хорошо знакомы с письменностью, так что мы наблюдаем, как появляется и распространяется модель манускриптов, для которых характерна скоропись, использование сокращений и все чаще употребление бумаги в качестве носителя. Верстка страницы достаточно примитивна, и поиск в этом очень плотном тексте происходит при помощи заметок на полях, кратких и торопливых. Образцом этих манускриптов для работы становятся университетские книги, студенческие конспекты и т. д. Другие специализированные рукописи выполнены намного тщательнее, они представляют собой самые настоящие научные трактаты на темы теологии, астрономии, арифметики, церковного календаря и т. д., и эта тщательность порой позволяет им занять место в самых престижных библиотеках знати – в этом случае они часто имеют форму текстов, написанных на народном языке. «Книга охоты» графа де Фуа, Гастона Феба служит особенно ярким примером, относящимся к концу XIV века, в области, безусловно, специфической, но которая самым тесным образом соприкасается с жизнью двора[92].

Радикальные изменения в проблематике знака сопровождаются в XII веке и еще больше в XIII веке необыкновенным ростом популярности письменного текста как опоры порядка и управления. В том, что касается правил функционирования Церкви, этот процесс проявляется в систематической организации корпуса специального канонического права, область применения которого в действительности распространяется на все общество[93]. Дух григорианской реформы побуждает вернуться к истокам, для закладки основы для работы по осмыслению и реорганизации – задача, характерная для специалистов по письменной культуре – сначала в Италии, особенно в Болонье, а затем и во Франции. Эта тенденция поддерживается спросом со стороны новых университетов, нуждающихся в текстах для организации учебного процесса. Таким образом, постепенно начинают создаваться монументальные сборники юридических документов: около 1140 года Иво Шартрский предпринимает попытку сделать более или менее целостные сборники из множества разрозненных элементов. Эта работа выльется в декрет Грациана, состоящий из «более 4000 отрывков, взятых преимущественно из текстов соборных постановлений, папских декреталий, произведений патристики, фрагментами из римского права – в дополнение» (А. Лефевр-Тейяр). Основа канонического права, Декрет Грациана, находит продолжение в сборниках, которые включают в себя декреталии, принятые папами позднее: декреталии Григория IX (1234), затем «Секст» Бонифация VIII (1298), декреталии Климента V (1317) и декреталии последующих пап. Та же самая работа ведется с гражданским правом, в котором Императорские конституции дополняются дигестами (или пандектами), «Институтами и новшествами» (вплоть до XIII века), образуя корпус гражданского права (Corpus juris civilis).

Не только