Берлинский дневник, 1940–1945 - Мария Илларионовна Васильчикова

подошла пора прощаться и благодарить хозяина, мы обнаружили его и Чиано в затемненной комнате танцующими щека к щеке с двумя самыми легкомысленными дамочками, каких только может предложить Берлин. И это в день, официально считающийся траурным! Мы отбыли возмущенные, а Луиза даже пожаловалась своему отцу.

Четверг, 11 июля. Мой молодой сослуживец по АА устраивает вечеринку и пригласил Катю Клейнмихель и меня. Катя говорит, что он, кажется, пригласил и Бейли-Стюарта[154]. Последний — британский офицер, который несколько лет назад передал какие-то планы Германии, некоторое время был заключен в Тауэре, а теперь находится здесь. Я попросила Катю передать нашему коллеге, что предпочла бы не приходить, так как не хочу встречаться с этим человеком. Наш друг воспринял это крайне отрицательно, сказав, что Бейли-Стюарт — «самый порядочный англичанин, какого ему приходилось встречать». Я не могла удержаться и ответила, что он, должно быть, встречал их не так уж много и что если он прав, то «Боже, храни короля!»[155]. Он пригрозил совсем отменить вечеринку — «и все из-за вашей глупости». Так что в конце концов я все-таки согласилась прийти и бóльшую часть вечера смотрела, как другие играют в покер. В остальном у нас вполне радушные отношения.

Нашему начальнику, герру Э., отвели собственную берлогу, из которой он не показывается.

Пятница, 12 июля. Сегодня у Биленбергов в Далеме[156] был небольшой вечер. Петер Биленберг[157] — юрист из Гамбурга. Более чем двухметрового роста, на редкость красивый, смуглый, как индийский раджа, он женат на очаровательной англичанке Кристабел, кажется племяннице лорда Нортклиффа[158]. У них двое сыновей[159]. Старший, семи лет, был исключен из школы за то, что выразил протест, когда учитель назвал англичан Schweine [негодяями]. Во избежание новых инцидентов родители решили, что мать отвезет детей в Тироль, чтобы переждать там войну[160]. Они очень симпатичная пара. Там был также Адам фон Тротт цу Зольц, старый друг Петера с университетских времен. Я уже видела его однажды в кабинете у Йозиаса Ранцау. У него удивительные глаза.

Сын бывшего прусского министра образования, Адам фон Тротт цу Зольц (1909–1944) имел американскую бабушку, которая была правнучкой Джона Джея, первого верховного судьи Соединенных Штатов. Он учился в университетах Мюнхена, Геттингена и Берлина, а затем получил стипендию Родса в Бэллиол-колледже в Оксфорде. Проработав некоторое время в Германии юристом, он жил в 1937–1938 гг. в США и много путешествовал по Китаю. В 1939 г. он снова приехал в Англию, где благодаря содействию семьи Астор[161] и лорда Лотиана[162] был принят премьер-министром Невиллом Чемберленом[163] и министром иностранных дел лордом Галифаксом[164]. В сентябре 1939 г. (война в Европе к этому моменту уже началась) он снова оказался в США по приглашению Института тихоокеанских отношений. Куда бы он теперь ни ехал и с какими бы иностранными политическими деятелями ни встречался, он всюду выступал с двойным — а по мнению некоторых, двусмысленным — призывом: противодействовать Гитлеру и поддерживать антинацистскую оппозицию, но уважать национальные интересы Германии[165]. К тому времени любое проявление немецкого патриотизма (а Тротт, как и все участники антинацистского Сопротивления, был прежде всего пламенным патриотом[166]) воспринималось с подозрением[167], и в некоторых союзнических кругах к Тротту стали относиться с недоверием. Он вернулся в Германию в 1940 г. через Сибирь. Став для прикрытия членом нацистской партии, он поступил на службу в Министерство иностранных дел, где формировалась активная антинацистская группа во главе с двумя высшими чиновниками, братьями Эрихом и Теодором Кордтами[168]. Вскоре его коллега Ханс Бернд фон Хафтен[169] ввел его в крайзауский кружок[170] графа Хельмута фон Мольтке[171], мозговой центр Сопротивления, занимавшийся разработкой планов будущего Германии после падения нацизма. По поручению этого кружка он пользовался каждой своей зарубежной поездкой — а путешествовал он много — для поддержания контактов со своими друзьями в лагере союзников.

Сама Кристабел Биленберг описала пережитые ею события в своей нашумевшей книге «Прошлое — это я» (Chatto and Windus. London, 1968).

Суббота, 13 июля. Ходила с Татьяной в гестапо[172], где нас принимал на редкость омерзительный тип. Наше юридическое положение осложняется. С точки зрения немцев, наши литовские паспорта больше не годны, так как Советы аннексировали прибалтийские государства и требуют теперь, чтобы все прежние граждане этих государств брали советское гражданство. Мы, разумеется, этого делать не собираемся.

Воскресенье, 14 июля. Вечером приходили друг Папá барон Клодт[173], георгиевский кавалер, герой русского флота в Русско-японскую войну 1904–1905 годов, и Миша Бутенев[174]. Последний — очень умный русский юноша, целую зиму проживший со своими братьями и сестрами в каком-то подвале в Варшаве после бегства из оккупированной Советами Восточной Польши. Его отца, старого графа[175], сослали в СССР. Какая ирония судьбы: двадцать лет назад он бежал из России во время революции, с тем чтобы теперь попасть туда же! С Мишей его семилетние племянницы-двойняшки[176]. Относятся к ним прилично, благо они родились в Соединенных Штатах.

Вторник, 16 июля. Только что над Бельгией сбит Пауль Мерц[177]. Молодой офицер люфтваффе, мы познакомились с ним прошлым летом в Силезии; уходя на фронт, он оставил нам своего терьера Шерри, но мы не могли взять собачку с собой в Берлин и отдали ее знакомым.

Сегодня на работе я по ошибке получила пустой бланк с желтой поперечной полосой. Такие используются только для особо важных новостей. От нечего делать я напечатала на нем сообщение о том, что в Лондоне, по слухам, имел место мятеж и король повешен у ворот Букингемского дворца. Я передала этот текст дуре-переводчице, она тут же перевела его и включила в последние известия для вещания на Южную Африку. Шеф, которому полагается просматривать все исходящие новости, догадался, что текст мой, по некоторым грамматическим ошибкам в немецком языке. Сегодня он был в добродушном настроении, и это сошло мне с рук.

Среда, 17 июля. Сегодня вечером у Тино Солдати я долго разговаривала с Хассо Эцдорфом о Франции. У него репутация очень порядочного человека, но это, вместо открытой критики, вечное «да ну их», которого ради самозащиты придерживаются в обществе даже самые лучшие немцы, отмежевываясь от нынешних лидеров и поступков собственной страны, нередко меня просто пугает. Если они не будут отстаивать свои убеждения, то чем все это кончится?

Лишь после провала заговора 20 июля