Клокочущая ярость. Революция и контрреволюция в искусстве - Гриша Брускин

class="p1">Вот как мастер впоследствии комментировал этот опыт: «Я начал зарабатывать на вывесках и иконах, но довольно неудачно. Я почувствовал, что я к писанию икон неспособен, что прикладываться к моей иконе неудобно»[26].

В 1902 году в письме матери художник без какого-либо уважения или тем более благоговения к «священству» сообщает: «Попы… такое дурачье… никогда, кажется, в жизни не буду связываться с попами»[27].

А позже, в 1905 году, Кузьма Сергеевич напишет из Флоренции: «Противных попов здесь, кажется, больше… здесь они своей нечистоплотностью резко выделяются, и понимаешь, как Христос выгонял из Храма всю эту грязь»[28].

ЭОНЫ И АРХОНТЫ

Вероятно, в Х веке вместе с христианством в страну попало множество древних гностических ересей. Которые и явились основой сектантской Руси. Древние Эоны и Архонты витали на широких просторах. И в сознании миллионов людей мерцало тайное знание об иллюзорности дольнего бытия и о возвращении к божественному Свету. Истинный путь к которому, как они полагали, лежит через полное уничтожение старого мира.

Через Революцию.

ПОХОРОНЫ РУССКИХ

В 1910–1920-е годы поиски русской идеи в искусстве происходили на фоне «похорон русских».

Митрополит Московский Макарий (Невский) говорил, что русский народ «обратился от ног до головы в гнойный труп», что он «спился и развратился».

Историк Роберт Виппер утверждал, что «национальность русская растворилась, ослабла, исчерпалась, причем нет ни малейшей надежды, что она когда-нибудь возродится».

Русский националист Иван Родионов называл русский народ «растленным, забывшим Бога и совесть»[29].

Для большевиков идеи национального пути представлялись реакционными. Так как, согласно теоретикам марксизма, национальные различия должны будут исчезнуть как пережиток классового общества в грядущем бесклассовом.

СКИФЫ

Зато в народ верили левые народники, поддержавшие Октябрь.

А принял ли Петров-Водкин большевистскую революцию?

Поначалу — нет.

Философ Аарон Штейнберг, один из основателей Вольфилы[30], вспоминал, что в 1919 году, во время обсуждения возможности приурочить заседание общества к годовщине Октября, Кузьма Сергеевич бросил: «Я лучше обращусь в басурманы, чем пойду на празднование этой поганой Октябрьской революции»[31].

Кузьма Петров-Водкин. Рисунок для журнала «Скифы», 1917

Однако в дальнейшем художник изменил отношение к красному перевороту.

Несмотря на антирелигиозный и прочий террор?

Да.

Почему?

К большевикам примкнули близкие Петрову-Водкину по духу народники — национал-большевики, объединившиеся вокруг литературного альманаха «Скифы»[32].

ОГНЕННЫЙ ВИХРЬ

Национал-большевики полагали, что после Революции главной силой развития России станет Народность. Что из триады «православие — самодержавие — народность» останется лишь последнее. Что русская революция перевернет весь мир. Что Россия — молодой, полный сил народ — скифы.

Кузьма Петров-Водкин. Фантазия, 1925

Главный идеолог «скифства» Иванов-Разумник ссылался на слова Александра Герцена: «Я, как настоящий скиф, с радостью вижу, как разваливается старый мир, и думаю, что наше призвание — возвещать ему его близкую кончину»[33]. Образ скифа-варвара, несущего очистительную бурю в ветхий старый мир, стал символическим воплощением революционных и нигилистических тенденций того времени[34].

Буйная дикая Россия противопоставлялась дряхлому мещанскому Западу.

Разумник возглашал: «Да, на Руси крутит огненный вихрь. В вихре сор, в вихре пыль, в вихре смрад. Вихрь несет весенние семена. Вихрь на Запад летит. Старый Запад закрутит, завьет наш скифский вихрь. Перевернется весь мир»[35].

Иванову-Разумнику вторил поэт-футурист Бенедикт Лифшиц: «Рисовалась такая картина: навстречу Западу, подпираемые Востоком, в безудержном катаклизме надвигаются залитые ослепительным светом праистории атавистические пласты, дилювиальные ритмы, а впереди, размахивая копьем, мчится в облаке радужной пыли дикий всадник, скифский воин, обернувшись лицом назад и только полглаза скосив на Запад — полутораглазый стрелец!»[36]

Обернулся лицом назад и взвившийся над Россией огненный всадник нашего героя Кузьмы Сергеевича Петрова-Водкина в картине «Фантазия» (1925).

СВЯТАЯ МЕРЗОСТЬ

В этих кругах была популярна идея Федора Михайловича Достоевского о «святой мерзости». О том, что Зло порождает Добро. Они верили, ежели народ выбрал большевиков, в том есть промысел Божий.

Александр Блок представлял Революцию грандиозной драмой, за которой скрывается сокровенный религиозный смысл. Писал, что Христос шагает вместе с красноармейцами. «Нынешнюю нашу революцию он принял лишь постольку, поскольку она воплотила в себе русскую народную бунтующую душу»[37].

Дмитрий Мережковский утверждал, что «дело Божие делается руками безбожных революционеров»[38].

Андрей Белый полагал, что Октябрьская революция — мировая мистерия. Уподоблял Распятию и Воскресению Христову. Считал большевистский переворот надмирной катастрофой, которая завершится спасительным Воскресением.

Максимилиан Волошин видел в красной Революции «идею праведного греха, лишь присоединившись к которому можно спастись»[39].

Примерно в том же духе мыслили поэты Клюев и Есенин. Первый стал членом Коммунистической партии, второй помышлял о вступлении.

БОГИНИ СУДЬБЫ

Если все вышеперечисленные верили, что великая мистерия свершается на христианских небесах, то поэт Валерий Брюсов полагал, что судьба страны вершится на античном Олимпе. Что русскую революцию устроили древние языческие богини судьбы Мойры (Парки): «Ты постиг ли, ты почувствовал ли, Что, как звезды на заре, Парки древние присутствовали В день крестильный в Октябре? Нити длинные, свивавшиеся От Ивана Калиты, В тьме столетий затерявшиеся, Были в узел завиты».

ГРУДНАЯ ЖАБА

В 1918 году Александр Блок записывает в дневнике: «Страшная мысль этих дней: не в том дело, что красногвардейцы „недостойны“ Иисуса, который идет с ними сейчас; а в том, что именно он идет с ними; а надо, чтобы шел Другой».

Другой и шел с большевиками.

Имя этого Другого — «Антихрист» — в 1932 году Петров-Водкин «назовет» в картине «Новоселье». Но об этом позже.

Блок быстро разочаровался в коммунистах и пожаловался художнику Юрию Александровичу Анненкову, создавшему замечательные иллюстрации к поэме «Двенадцать»: «Я задыхаюсь, задыхаюсь, задыхаюсь!.. Мы задыхаемся, мы задохнемся все. Мировая революция превращается в мировую грудную жабу!.. Опротивела марксистская вонь»[40].

29 января 1921 года в Доме литераторов уже больной Блок произнес (в речи, посвященной восемьдесят четвертой годовщине смерти Пушкина) следующие слова: «Покой и воля. Они необходимы поэту для освобождения гармонии. Но покой и волю тоже отнимают. Не внешний покой, а творческий. Не ребяческую волю, не свободу либеральничать, а творческую волю — тайную свободу»[41].

В 1926 году Кузьма Сергеевич записал: «Если бы не сосредоточие всего моего внимания на проблеме пространства… со мной было бы то, что с Блоком… ему не удалось выбраться из одурения человеческой атмосферы»[42].

Вскоре военный коммунизм, а затем сталинский террор ликвидировали движение «скифов». Кто эмигрировал (Замятин, Штейнберг, Ремизов), кто покончил