Клокочущая ярость. Революция и контрреволюция в искусстве - Гриша Брускин

с собой (Есенин), кого гноили по тюрьмам (Иванов-Разумник), кого сослали и расстреляли (Клюев, Мейерхольд). Кто отказался от своих убеждений и стал служить советской власти (Мстиславский).

Петров-Водкин затаился и продолжал работать.

СПИРИТИЧЕСКИЙ СЕАНС

В 1923 году Петров-Водкин обратился к теме современности.

Иванов-Разумник упрекнул своего старого приятеля в неискренности. Посчитал, что тот кривит душой. Недоговаривает. «А полуправда, — утверждал он, — вреднее и постыднее полной лжи».

Кузьма Петров-Водкин. Рабочие, 1926

Разумник писал: «„Трусоват был Кузя бедный“ и потому приспособлялся, как мог, ко всем требованиям минуты, стараясь найти какое-нибудь теоретическое оправдание для своей трусости».

Принципиальный национал-большевик призывал художника одуматься, перестать писать «Смерть комиссара». И сосредоточиться на «превосходных своих натюрмортах»[43].

Прав ли был Иванов-Разумник?

РАСПИНАЕМАЯ ПРАВДА

Отнюдь нет.

Картина для Петрова-Водкина — не лозунг. А метафора, наполненная мерцающими смыслами.

Зритель же для автора — собеседник и комментатор. Художник осмысливает процессы, происходящие в стране. Кровавое разрушение старого мира свершилось, но «новое воскресение распинаемой правды» не настало. Надежды не оправдались. Напротив, продолжился террор.

В 1926 году Кузьма Сергеевич записывает: «Конечные дни 26-го доклевывали меня… Люди невозможны между собой… подбоченились, как волки, почувствовавшие падаль. Злоба со всех сторон — беспричинная, беспартийная и сверхклассовая, путаная злоба»[44].

Кузьма Петров-Водкин. Портрет В.И. Ленина, 1934

В том же году мастер написал полотно «Рабочие», на котором изображены четыре… с языка слетает слово «рожи» — четыре «рожи», замышляющие уголовное преступление. Ничего общего с версией «русского народа», принадлежащей автору «Купания красного коня», эти лица не имеют. Такое впечатление, что Кузьма Сергеевич нашел эти типажи в колонии для особо опасных преступников.

Послушаем, что в 1938 году говорил сам художник: «Я пишу „Рабочих“ (вариантов много). Для чего? Для освоения и уяснения себе человека того времени, тех дней, живущего рядом со мной. Кто же он, который сдвинул страну с мертвой точки? Вот этот анализ событий и поиски типажа и были моей внутренней глубочайшей работой»[45].

Произведение дает исчерпывающий ответ на поставленный вопрос: «человеки», сдвинувшие страну с мертвой точки, то есть свершившие революцию большевики, — преступная, злая сила.

ПРОЛЕТАРИАТОВОДЕЦ

Невозможно до конца осмыслить революцию, не поняв того, кто «направлял потоки явлений» — ее «знанье, силу и оружие». «Пророка» и «гения». Кто «хлеба проще, рельс прямей». «Кто врагу восстал железа тверже». «Человека, борца, карателя, мстителя». «Пролетариатоводца». «Самого земного» и «самого человечного человека».

В 1934 году Петров-Водкин создал самый странный и запоминающийся портрет Владимира Ильича Ленина.

Вождь сидит за столом и корпит с карандашом в руке над увесистым томом.

Кого бы вы думали?..

— Александра Сергеевича Пушкина!

Был ли искренним Кузьма Сергеевич, когда объяснял народу замысел своей картины: «…мне хотелось дать Владимира Ильича живым — дать уютную обстановку, где он сам с собой: он, конечно, читает Пушкина, а затем ляжет спать. Я даже придумал, что ему дать читать: это „Песни западных славян“, так как мне казалось, что эти вещи должны действовать сильно и остро»[46].

ДЗЫК, ДЗЫК!

Странное желание. Мы знаем из воспоминаний Анненкова, какую роль играла литература в жизни Владимира Ильича: «Я, знаете, в искусстве не силен, — сказал Ленин… искусство для меня, это… что-то вроде интеллектуальной слепой кишки, и когда его пропагандная роль, необходимая нам, будет сыграна, мы его — дзык, дзык! — вырежем. За ненужностью»[47].

Анненкову вторит нарком просвещения Анатолий Васильевич Луначарский: пролетарский вождь сознавал себя профаном в искусстве. Когда о нем заходила речь, говорил: «Я тут ничего не понимаю, спросите Луначарского».

Тем не менее «к культуре прошлого был враждебен». Порывался ликвидировать Большой театр, мотивируя тем, что «это кусок чисто помещичьей культуры». Современного искусства терпеть не мог: «К футуризму относился отрицательно». Книги Маяковского считал «вычурными и штукарскими».

Не приходил к Анатолию Васильевичу на домашние концерты с участием Шаляпина, потому что «музыку как-то тяжело переносил».

Относился к искусству, как к «агитационному средству»[48].

НА СОН ГРЯДУЩИЙ

Вот что дал Кузьма Сергеевич почитать Владимиру Ильичу на сон грядущий: «Король ходит большими шагами… Люди спят — королю лишь не спится: Короля султан осаждает, Голову отсечь ему грозится. И в Стамбул отослать ее хочет… Слышит, воет ночная птица. Она чует беду неминучу… Не сова воет в Ключе-граде, Не луна Ключ-город озаряет, В церкви божией гремят барабаны, Вся свечами озарена церковь. Стал на паперти, дверь отворяет… Ужасом в нем замерло сердце… Тут он видит чудное видение: На помосте валяются трупы… Между ими хлещет кровь ручьями, Как потоки осени дождливой. Он идет, шагая через трупы, Кровь по щиколку ему досягает… Горе! В церкви турки и татары И предатели враги бугумилы. На амвоне сам султан безбожный, Держит он наголо саблю, Кровь по сабле свежая струится С вострия до самой рукояти… И султан прислужников кликнул И сказал: „Дать кафтан, Радивою! Не бархатный кафтан, не парчевый, А содрать на кафтан Радивоя кожу с брата его родного…“ Бусурмане на короля наскочили, Донага всего раздели, Атаганом ему кожу вспороли, Стали драть руками и зубами, Обнажили мясо и жилы, И до самых костей ободрали И одели кожею Радивоя…»

Художник показал вождю-султану картину расправы над Царем, Страной и Народом.

Сильно и остро! Поспи, попробуй, после таких стишков!

ДУХ

Искусствовед Владимир Иванович Костин написал о картине: «Художник придал слишком экспрессивное выражение взгляду и вообще всему лицу Ленина и почти утратил сходство. Так, интересный сам по себе замысел (дать Ленину почитать Пушкина. — Г.Б.) не получил в этом произведении убедительного воплощения»[49].

Костин не понял и «не увидел» работу.

Наивно поверил, что мастеру, вопреки желанию, не удалось добиться фотографического сходства. А потому получился слабый портрет[50].

Исаак Израилевич Бродский, создатель «лучших» сервильных портретов советских вождей, Ленина-Сталина-Ворошилова, изображал «ставленников народа» симпатичными человечищами, мудрыми, чуткими, близкими…

Кузьма Сергеевич Петров-Водкин пошел другим путем — вызвал умерший дух Ильича. И пригласил зрителя на спиритический сеанс.

Дух явился, оторвался от чтения, внимательно взглянул на нас.

Недобрым взглядом.

И мы поежились.

ТОЧЬ-В-ТОЧЬ

Ленин у Петрова-Водкина сидит в кресле с круглой спинкой и подлокотниками. Изображенном точь-в-точь как трон Христа в иконе «Спас в силах»[51].

За головой угадывается крест.

А форма тени вождя, упавшая на стену, напоминает дыру осиротевшего иконного оклада.

Резкая тень выглядит противоестественно, так как отброшена от близкого источника света, в то время как прочие, мягкие — от удаленного.

Вопрос: какую