Клокочущая ярость. Революция и контрреволюция в искусстве - Гриша Брускин

Дочь художника Елена Кузьминична Дунаева вспоминала: «В очередной раз в выходной гуляем с папой в Александровском парке (это недалеко от нашего дома), где тишина и меньше народа. Он стал мне рассказывать о сюжете картины „Новоселье“. Я знала, что случилась к акая-то неприятная ситуация: три раза в мастерскую приезжала комиссия по приему этой масштабной картины и не приняла. Уважаемые и почтенные коллеги отца цеплялись к мелочам, настаивали на каких-то переделках. Ты знаешь, — спросил отец, — почему? А потому что в этой картине люди говорят о жизни. Комнату получили, но большой радости нет. Люди разговаривают, спорят и думают, как жить дальше. У одного ночью посадили в воронок отца, и до сих пор неизвестно, что с ним и где он. У другого — семью забрали и расстреляли. И это не единицы. Ты большая и должна все правильно понимать. Здесь, в картине, нет песен и танцев. Русский народ, конечно любит праздники, но и думать любит. Вот тебе и ответ»[66].

МЕТАМОРФОЗЫ РУССКОГО НАРОДА

Как работал над образом русского народа Кузьма Сергеевич? Произвел отбор, селекцию в богатом типажами населении России. Нашел «своих русских» и осенил благодатью.

В творчестве мастера не проживают «прочие русские», украинцы, белорусы, татары… «Русские» Петрова-Водкина не дружат с другими народами империи. Как дружили «поезжане» (см. ниже) императрицы Анны Иоанновны или народы СССР.

Инородцы возникают у художника лишь тогда, когда он выезжает за пределы своего отечества — в Париж, в Африку или в Среднюю Азию.

«Северный народ» — самодостаточен.

Избран высшими силами. Художник лишь «угадал выбор».

Этот отмеченный благодатью северный деревенский тип с круглым лицом и небольшими широко расставленными глазами прошел за несколько десятилетий творчества художника немалый исторический путь.

Проживал на зеленых просторах России («Мать»).

Сражался против врага в Первую мировую («На линии огня»).

Праздновал годовщины Октябрьской революции («Первая демонстрация»).

Шел брат на брата в Гражданку («Смерть комиссара»).

Переехал из деревни в город («Тревога»).

И наконец, пройдя огонь и воду, перебрался в 1937 году в картину «Новоселье».

Где превратился окончательно в Нового человека.

В ПРОСТРАНСТВЕ ПАМЯТИ

Здесь снова возникает тема границы.

Если в картине «После боя» мы пересекали заветную черту и попадали в зону сна, в сон наяву и в сон во сне… то в «Новоселье» художник нас ведет через заколдованный барьер в пространство Памяти.

Присмотримся к странным гостям на странном празднике. Все замерло.

Впечатление, что даже воздух окаменел в «нехорошей» квартире.

Люди как будто потеряли зрение. И смотрят «мимо» — сквозь предметный мир.

Некоторые закрыли или прищурили глаза в безуспешной попытке вернуть созерцательный дар.

Преодолеть отчуждение.

Разрушить возникшую границу между магическим миром и утерянной реальностью.

Кто замер в пространстве полотна?

Приведения?

Манекены?

Восковые фигуры из лондонского музея мадам Тюссо?

Жены Лота, посмотревшие слишком далеко в заповеданное будущее?

Что это?

Спектакль «Новоселье», поставленный Кузьмой Сергеевичем Петровым-Водкиным силами общества подслеповатых глухонемых?

Игрушки? Убогий инвентарь, приобретенный по случаю на блошином рынке? И, подобно фарфоровым куклам в матерчатой одежде, расставленный в интерьере гигантского кукольного домика?

Или перед нами застывшая навеки театральная сцена, выстроенная мастером для Небесного наблюдателя? Подобная «Битве Константина и Максенция» Пьеро делла Франческа из базилики Сан-Франческо в Ареццо?

Ясно, что эти люди никогда уже не сдвинутся с места, не пошевелят пальцем. И ни одно слово не слетит с их застывших губ.

Кто крикнул гостям: «Замри!»?

Художник.

Он превратил своих героев в аллегории.

Фигуры Памяти.

И поместил, по совету греческого поэта Симонида, в архитектурное пространство — «новую» квартиру.

Чтобы в энный момент будущий Наблюдатель воспользовался золотым ключиком искусства Памяти. Взглянул на полотно и «вспомнил» ту самую далекую северную страну, тех самых загадочных людей «с круглыми лицами и небольшими широко расставленными глазами».

И тот самый век испытаний — век-волкодав, сквозь который Судьба провела этот необыкновенный народ.

ПОДОБНО ПЛЕННИКУ АНТИЧНЫХ РАЗВАЛИН

С новыми жильцами в апартаменты любителей старой итальянской живописи (которую столь высоко ценил автор полотна) как плесень поползли табуретки и полосатые домотканые коврики, граненые стаканы и железные чайники из картины «Тревога».

Воздух протаранила уродливая труба печки «буржуйки».

Пройдет немного времени, и оставшееся старорежимное барахло полетит на «свалку истории». Куда спровадили вынутую из киота икону. И где кончают свои дни ценители живописи — «бывшие» обитатели квартиры.

Новые квартиранты выбили стекло, вставили в оконный проем деревяшку, опрокинули бокалы. Загадили комнату грудой немытой посуды. И превратили апартаменты в руины.

Которые художник Кузьма Сергеевич Петров-Водкин, подобно пленнику античных развалин Джованни Баттиста Пиранези, запечатлел на полотне.

НАЧАЛО СТРАСТЕЙ

В 1938 году Петров-Водкин утверждал: «У меня в картине ничего несознательного не делается»[67].

За окном, на противоположном берегу Невы, изображен Петропавловский собор. Усыпальница императоров (здесь — указание на гибель Российской империи).

И тюрьма Трубецкого бастиона — главный политический застенок царской России (свидетельство продолжения политических репрессий в Стране Советов).

В красном углу апартаментов висит пустой оклад с погасшей лампадой. Новые хозяева — безбожники — вынули образ. Однако веточка вербы, заботливо положенная в Вербное воскресенье старым хозяином в киот, осталась на прежнем месте.

Праздник знаменует Вход Христа в Иерусалим. И начало Страстей Господних.

Наличие вербы в картине указывает на уготованные испытания — крестный путь — собравшимся на новоселье гостям.

А праздничное застолье оборачивается последним вечером.

Преддверием крестного пути.

РАБОТА НАД ОБРАЗОМ

Единственный зрячий в произведении — новоявленный хозяин квартиры.

В котором нетрудно узнать портрет рыжего Ленина, завершенный Петровым-Водкиным накануне (в 1934-м).

Художник переселил Владимира Ильича из одной картины прямиком в другую. Не поменяв второпях своему герою белую мятую рубашку.

В новой квартире Петров-Водкин вложил в руку «вечно живому» курительную трубку Сталина. И создал, таким образом, обобщенный образ вождя. Ленину подарок пришелся по душе.

«Пролетариатоводец» мгновенно освоился.

Закурил.

Вспомнил, что он «самый человечный человек».

Ожил.

Повеселел.

Пригласил гостей в свое зазеркалье.

И отпраздновал «Новоселье» в «нехорошей квартире».

Кузьма Петров-Водкин. Новоселье, 1937. Фрагмент

В портрете вызванная в мир живых десятилетняя мумия Ильича (см. с. 85) гипнотизировала нас в тишине кремлевского кабинета.

Как кобра.

Немигающим взглядом.

Не узнавая.

Во втором полотне вождь с трубкой

в руке узнал нас.

Сделал очередную затяжку.

Лукаво улыбнулся.

Прищурился… и по-новому, с интересом, взглянул на зрителя.

И нам в который раз стало не по себе.

НА ВЫБОР

Новая квартира — советская Россия!

Новый хозяин квартиры-страны — Владимир Ильич Сталин! Или (на выбор) Иосиф Виссарионович