Клокочущая ярость. Революция и контрреволюция в искусстве - Гриша Брускин

И СИНЕГЛАЗОГО ВАСЯТКУ

Общую тональность картины задает нехарактерный для творчества Петрова-Водкина брусничный цвет. Цвет этот в сочетании с образом новосела — Ленина с трубкой Сталина в руке — вызывает в памяти строки из поэмы «Кремль» Николая Алексеевича Клюева — знакомого Петрову-Водкину по Вольной философской ассоциации, где поэт читал свои стихи.

Клюев переживал раскулачивание и коллективизацию как гибель русского крестьянства. Как убиение древней допетровской Руси. Старой веры. Певцом которой он себя справедливо полагал.

Говорил, что «„величайшее преступление“ советского правительства состояло в насильственном превращении русского мужика в пролетария»[68].

Подобные чувства владели и Петровым-Водкиным.

Мужиков, превращенных в пролетариев, он изобразил на полотне «Рабочие». Лица эти или, вернее, хари, походят на клюевских людоедов из поэмы «Погорельщина» — которые «и синеглазого Васятку Напредки посолили в кадку…».

БРУСНИЧНЫЙ ЦВЕТ И МОХ ОЛЕНИЙ

В 1934 году, находясь в сибирской ссылке, измученный, сломленный, больной Клюев направил в правительство просьбу о помиловании.

«Глубоко раскаиваясь, сквозь кровавые слезы осознавая нелепости своих умозрений, невыносимо страдая своей отверженностью от общей жизни страны, ее юной культуры и искусства, я от чистого сердца заявляю… Признаю и преклоняюсь перед Советовластием как единственной формой государственного устроения, оправданной историей и прогрессом человечества! Признаю и преклоняюсь перед партией, всеми ее директивами и бессмертными трудами! Чту и воспеваю Великого Вождя мирового пролетариата товарища Сталина! Обязуюсь и клянусь все силы своего существа и таланта отдать делу социализма…»[69]

Одновременно поэт сочинил поэму «Кремль», где можно прочесть следующие строки: «…Брусничный цвет и мох олений Повыпряли, как пряжу, Л-е-н-и-н. За ними старому медведю, На свежем буквенном прогале Строка торжественная С-т-а-л-и-н Сверкнула золотом и медью…»[70]

Образы вождей получились яркими и необычными. Но, вопреки воле автора, зловещими.

Просьба о помиловании и поэма «Кремль» не уберегли несчастного Николая Алексеевича от расстрела.

ИНДИЙСКИЙ ЦАРЕВИЧ

Знал ли Петров-Водкин вышеприведенные строки, написанные Клюевым в далекой сибирской ссылке за год до того, как художник приступил к работе над картиной «Новоселье»?

Весьма и весьма вероятно.

В конце 1920-х годов Клюев познакомил Петрова-Водкина со своим юным другом, которого величал не иначе, как «мой индийский царевич» — Анатолием Никифоровичем Яр-Кравченко.

Будущий народный художник РСФСР и лауреат Сталинской премии обращался, в свою очередь, к Клюеву «дедушка». И впоследствии вспоминал с любовью: «…Много думаю о Дедушке, который прошел через мою жизнь, показал мне диковинную птицу и ушел. А я стою зачарованный, стою, боюсь дышать, чтобы не спугнуть паву. Но она неудержима, обнимает протянутые к ней руки и расправляет крылья, чтоб улететь. Я плачу»[71].

Из ссылки в 1934-м опальный поэт прислал своему двадцатичетырехлетнему другу поэму «Кремль» с надеждой, что тот сумеет опубликовать «правильные стихи» в советской печати. И что подобная публикация изменит горькую судьбу поэта.

Кравченко и Петров-Водкин жили в одном городе.

Встречали друг друга на выставках.

В Ленинградском институте живописи, скульптуры и архитектуры имени И. Е. Репина. Где в то время начинающий живописец Кравченко учился, а известный мастер Петров-Водкин преподавал.

А также в Союзе художников, которым, как уже говорилось выше, руководил Кузьма Сергеевич.

Через «царевича» автор «Новоселья» узнавал новости об опальном крестьянском поэте.

И, скорее всего, прочитал клюевский «Кремль».

Возможно ли, что изображение «вождя-вождей» на брусничном фоне явилось посвящением «Новоселья» самому яркому крестьянскому поэту России? Защитнику избяного петрово-водкинского рая, которого вот-вот грозился проглотить «черт из адской щели» в белой смятой рубашке?

Все возможно.

ЭКСПЕРИМЕНТ

Максим Горький писал в 1917 году: «Народные комиссары относятся к России как к материалу для опыта, русский народ для них — та лошадь, которой ученые-бактериологи прививают тиф для того, чтобы лошадь выработала в своей крови противотифозную сыворотку. Вот именно такой жестокий и заранее обреченный на неудачу опыт производят комиссары над русским народом, не думая о том, что измученная, полуголодная лошадка может издохнуть»[72].

Осмысливанию большевистского эксперимента над русским народом посвятил свое искусство замечательный художник Кузьма Сергеевич Петров-Водкин.

VII. Смерть, притворившаяся жизнью

Кузьма Сергеевич Петров-Водкин

Часть III

ТЕНЬ БЕЛЛИНИ

Первая мировая война.

1914–1915 годы.

Петров-Водкин работает над фресками в Никольском Морском соборе в Кронштадте и в Троицкой церкви в Сумах.

Одновременно пишет миротворческую картину «Богоматерь. Умиление злых сердец».

Образ на полотне производит странное впечатление.

На православные иконы не похож. Ни письмом, ни иконографией.

С одной стороны, следы высокого стиля итальянского Ренессанса.

С другой — китча.

Губы подкрашены.

Глаза — будто стеклянные.

Кузьма Петров-Водкин. Богоматерь. Умиление злых сердец, 1914–1915

Джованни Беллини. Мадонна ди Брера, 1510

Кажется, наклонит голову — веки опустятся. Поднимет — раскроются.

В 1938 году Кузьма Сергеевич вспоминал: «В Италии… я выбрал себе любимчиков, которых и чту и уважаю до сих, которые меня поучают всю мою жизнь»[73].

Художник говорил, прежде всего, об авторе «сердечнейшей» «Мадонны Брера».

В своей мемуарной книге Петров-Водкин писал: «…есть мастера и вещи, которые не покидают нас никогда… так, например, встреча в галерее Брера с Джованни Беллини застряла во мне навсегда»[74].

Тень Беллини падает на «Умиление злых сердец».

Одновременно в памяти всплывают статуи святых. Вырезанные из дерева, покрытые левкасом и раскрашенные. Также со вставленными стеклянными глазами, во всамделишной одежде.

Иногда в нишах боковых нефов католических соборов из барочных фигур выстраиваются целые сцены из жизни святых.

Подобные скульптуры встречаются в каждом итальянском храме.

Про них в народе говорят: «Как живые».

Видимо, в комплекте итальянских «любимчиков» Петрова-Водкина также числились храмовые скульптуры.

И их кукольная красота оставила след в душе и искусстве художника.

ДВОЙНИКИ

Первоначально двойник был страховкой от гибели «Я», «решительным опровержением власти смерти» и, вероятно, «бессмертная душа» была первым двойником тела.

— Отто Ранк

В 1932 году Петров-Водкин пишет картину «Командиры РККА»[75] (Волгоградский музей изобразительных искусств им. И. И. Машкова).

Зритель взирает на четырех военачальников Красной армии и с удивлением замечает, что командиры РККА — вовсе не четыре разных, а четыре совершенно одинаковых человека.

Или, что еще загадочнее, — четыре однояйцевых близнеца.

Двойники задумались над решением военной задачи: как лучше укрепить границы страны. И тут их как-то неудачно, таинственным образом парализовало. Что производит устрашающее впечатление.

Ощущение жути усиливается еще и тем, что на фоне в ультрафиолетовом свете мерцают призраки двух пограничников, охраняющих рубежи родины. Стражи границы изображены в абсолютно одинаковых позах — как раппорт на тканях. И также выглядят близнецами.