Клокочущая ярость. Революция и контрреволюция в искусстве - Гриша Брускин

За что?

За то, что «все разобщены…» (Родионов), что нет «единой психологической цельности» (Иогансон), что «нет связи между отцом и ребенком» (Бродский).

Последний даже посоветовал, чтобы командир взял ребенка на руки, мотивируя это тем, что так не стесняется делать сам товарищ Сталин[78].

ЧТО ТАКОЕ ЖИВАЯ КАРТИНА?

В так называемом самоотчете в том же 1938 году (год написания картины «Семья командира») Кузьма Сергеевич сказал: «…Я понял, что такое движение в картине. Я ощутил, что такое живая картина, когда в ней изображены не манекены, а живые предметы»[79].

Мастер прекрасно понимал, как изобразить «живую жизнь» и «жизнь манекенов». И выбрал для «Семьи командира» последнее.

В этом произведении понятие «жуткого» приобретает новый ракурс.

Новизна заключается в том, что художник использовал приемы европейских коллег для исследования и выявления «жуткого» в советской жизни времени большого террора.

ВЕРА ОТЦОВ

Из письма матери от 13–18 апреля 1921 года: «Выступал с докладом „Наука видеть“; в прениях, зная мою слабость, опять на религиозные вопросы вызвали»[80].

«Слабость» Петрова-Водкина сообщала любым сюжетам в его искусстве — будь то бытовые или исторические — религиозные коннотации.

Во всаднике зрителю мерещится Георгий Победоносец («Купание красного коня»).

В теме «Материнство» угадывается Мадонна с младенцем («1918 год в Петрограде»).

В изображении «Семьи» мерцает Святое семейство («Тревога»).

В «Отдыхе» проступает Тайная Вечеря («Новоселье»).

В «Игре» — Каинов грех («Мальчики»).

В «Купании» — Крещение («Утро»).

На «Войне» — умирает Святой воин («На линии фронта»).

В «Катастрофе» — слышится звук Апокалипсиса («Землетрясение в Крыму»).

В «Мечте» — возносится Огненная колесница («Фантазия»).

В «Смерти» — чудится Воскресение («После боя»).

В «Счастье» — Небесный Рай («Весна»).

Во «Власти» — на нас взирает Антихрист («Портрет В. И. Ленина»).

ЗА ПЛОТНЫМИ ГАРДИНАМИ

Большевики полагали религию средством порабощения народа господствующими классами. Ставили своей задачей содействовать «отмиранию религиозных предрассудков».

Православная церковь рассматривалась как крупнейший очаг внутренней контрреволюции.

«Опиум для народа».

«Ликвидация организованной религиозной жизни» поручалась органам государственной власти, а именно НКВД.

В письме членам Политбюро от 19 марта 1922 года под грифом «совершенно секретно» Ленин писал: «Надо именно теперь проучить эту публику… Чем большее число представителей реакционного духовенства… удастся… расстрелять, тем лучше».

Расправиться с «черносотенными попами» призывал и Троцкий.

Служителей Церкви сажали, ссылали и расстреливали. Верующие в Советской России становились — подобно первым христианам в Римской империи — секретным обществом.

Дочь Петрова-Водкина Елена Кузьминична вспоминала: «На Рождество у нас всегда была большая и красивая елка. Приглашалось много детей, и мы веселились вокруг нее. При этом окна были занавешены толстыми гардинами. В то время рождественские елки не поощрялись»[81].

«ИЗМЕНА ЛЕВЫМ» И «КРИКЛИВОЕ ТРЮКАЧЕСТВО»

Вначале на художника напали «левые».

Ученик Петрова-Водкина Валентин Иванович Курдов вспоминал: «В своей страстной проповеди Филонов был беспощаден к противникам, его прямолинейность доходила до грубости. В пылу полемики он обвинил присутствующего на собрании К. С. Петрова-Водкина в измене „левым“. Кузьме Сергеевичу стало плохо, и его под руки студенты вывели в коридор»[82].

В 1933 году в статье «О прозе» Алексей Максимович Горький раскритиковал только что вышедшую книгу Петрова-Водкина «Пространство Эвклида»: «Козьма (sic) Петров-Водкин выдумывает так плохо, что верить ему — невозможно. Плохо выдумывает он потому, что, при всей его непомерной хвастливости и самообожании, он человек всесторонне малограмотный».

Далее знаменитый писатель с неприязнью отзывается о мемуарах художника как о «словесном хламе» и «плохенькой фантазии». Приводит примеры «неуклюжих» фраз — «искажений языка» — и неясно выраженных мыслей.

Которые, при доброжелательном отношении к автору, можно трактовать как достоинство — самобытный стиль изложения.

Основоположник «социалистического реализма» набросился на «модернистов» и «символистов» за то, что те «не борются против бесчеловечной, наглой и подлой группы всемирных грабителей» — капиталистов — «источника всемирного зла и горя». В своей браваде писатель восклицает: «Что могут внести в этот грандиозный процесс книги А. Белого, Петрова-Водкина и подобных Нарциссов»[83].

В 1936 году Сталин заговорил об опасности «чуждого народу формализма в искусстве». В январе в «Правде» появилась статья «Сумбур вместо музыки» с критикой оперы «Леди Макбет Мценского уезда» композитора Дмитрия Дмитриевича Шостаковича.

В тексте говорится, что музыка «крякает, ухает, пыхтит, задыхается… отрывки мелодии исчезают в грохоте, скрежете, визге». И этот «левацкий сумбур вместо естественной человеческой музыки» — непонятен народу.

«Кряканье», «уханье», «пыхтение», «грохот» и «визг» как раз можно отнести к самому что ни на есть «естественному человеческому» реализму, очень даже понятному народу.

Поскольку звуки эти подражают «музыке» любовного соития героев оперы.

Но вернемся к нашей теме.

Уже через месяц после «Сумбура» в той же «Правде» ушлый искусствовед Владимир Семенович Кеменов, ухватив «правильную тему», опубликовал статью «Против формализма и натурализма в искусстве». В которой будущий директор Третьяковской галереи назвал Петрова-Водкина формалистом. А сам формализм — «извращением в искусстве» и «крикливым трюкачеством».

В статье Кеменов призывал: «…раз навсегда кончить вредные разговоры о „мастерстве“ формалистов, об их „новаторствах“, об их „заслугах“ перед историей искусств».

Работы художника перестали принимать на выставки.

ЧУЖОЙ СРЕДИ СВОИХ

Творчество Петрова-Водкина не принадлежит к каким-либо школам или направлениям. Художник всегда был «чужим среди своих».

Вокруг альманаха «Скифы» и Вольной философской ассоциации группировались многие замечательные писатели, поэты, философы и драматурги.

И лишь один живописец — Кузьма Сергеевич Петров-Водкин, который оставался верен скифским евразийским идеям до конца своих дней.

Именно следование вере отцов вкупе с идеологией «скифов» сделали Петрова-Водкина непохожим на своих собратьев-художников.

Иное мировосприятие.

Иное мировоззрение.

Иная теория.

В результате художник оказался в стороне.

Один.

Но…

…И один в поле воин.

VIII. Совместимы ли искусство и безумие?

Маркиз де Сад, Борис Александрович Голополосов

Все люди неизбежно безумны, так что не быть безумцем означает только страдать другим видом безумия.

— Блез Паскаль

ТВОРЧЕСТВО МАРКИЗА

«Я бунтую, следовательно, мы существуем» («Je me rе́volte, donc nous sommes»), — утверждал французский писатель Альбер Камю.

Вслед за Камю индивидуальным бунтарем следует назвать и маркиза Донасьена Альфонса Франсуа де Сада.

Жорж Батай писал о маркизе: «Об этом человеке я могу сказать так, как Вольтер сказал о Боге: „Если бы его не было, его следовало бы придумать“».

Де Сад был адептом Свободы без запретов. Без Бога.

«Свобода, — писал он, — не терпит никаких границ. Она либо является преступлением, либо перестает быть свободой».

Многие годы этот персонаж воспринимался как исчадие ада. Был символом пороков — протагонистом сексуальных извращений, садизма