Блатной: Блатной. Таежный бродяга. Рыжий дьявол - Михаил Дёмин

он. – От политики никто не свободен! Никто, понимаешь? Вся твоя судьба, насколько я знаю, – прямое подтверждение этому… Да и вообще, как можно быть в стороне? Вот мы с тобой – в лагере. А ведь это результат определенной внутренней политики. Вокруг нас – ночь. И демоны зла. Их много, кстати! Они командуют нами, стерегут нас, стоят на вышках… Ты понимаешь?

Левицкий коротко взглянул на меня и тут же отвел глаза, прикрылся густыми своими бровями. И я понял, ощутил, что приход его – не случаен! Я уловил это мгновенно, с острой проницательностью ночного темного бдения. Он не просто решил посидеть со мной, покалякать. Нет, он что-то задумал, у него есть ко мне какое-то дело.

– Послушай, – сказал я, вспомнив Валькины слова; мысль о ней, впрочем, не покидала меня ни на миг, – давай напрямик… Эти условия, которые ты тут мне создал, они – почему? По какой причине? Просто так – по дружбе?

– Н-ну, не только, – замялся он, – не только… Хотя, конечно, тебя я ценю высоко. И отношусь искренне, по-дружески, так же, как и к другим блатным. К настоящим, я имею в виду, к чистопородным.

– А почему, скажи мне, ты всех нас так ценишь? За что?

– Изволь, скажу. – Он тяжело шевельнулся. И снова искоса, из-под бровей, глянул на меня – уколол зрачками. – Если тебе действительно интересно…

– Конечно, – ответил я. – Еще бы!

– Дело в том, – начал он, понизив голос, – что вы – блатные – представляете собой ту реальную силу…

Вдруг он поднялся, подошел к двери. Резко, рывком распахнул ее, выглянул в коридор. И затем, воротясь, усевшись подле меня:

– Ту самую силу, которая нам чрезвычайно нужна. Чрезвычайно! Без вас, боюсь, мы не сможем обойтись…

– Кто это – вы?

– Комитет сопротивления, – сказал он. – Слышал о таком?

– Н-нет…

– Ну вот. А он тем не менее существует. И работает весьма активно.

– Чем же он занимается?

– В данном случае – подготовкой к восстанию.

– Ого, – сказал я удивленно. – Вон вы куда хватили! Теперь я понимаю, зачем вам понадобились урки… Но, старик, по совести – это серьезно?

– Вполне, – сказал он. – Завтра ты сможешь лично в этом убедиться.

– Вы что, прямо завтра решили восстать?

– Да нет, – рассмеялся он, – до этого еще неблизко. Но завтра у нас намечено совещание, только и всего. И состоится оно здесь, в этой комнате… Комитет соберется, имей в виду, из-за тебя!

– Ты меня, значит, специально для этого тут и поместил?

– Конечно, – кивнул он, – здесь тихо, спокойно. Ты же числишься в карантине – самый удобный вариант!

– И сколько же я в этом качестве пробуду? – поинтересовался я.

– В общем-то, долго так не может продолжаться. – Левицкий наморщился, покусал губу. – Придут анализы – и все кончится… Но неделя, во всяком случае, у нас имеется. А за это время, надеюсь, мы решим все проблемы!

Подпольный комитет (в составе пяти человек) собрался точно в назначенный срок: вечером следующего дня. К немалому моему удивлению, здесь оказались знакомые мне лица: я встретился с Сергеем Ивановичем, бывшим работником Госиздата, а также с князем Оболенским.

– Князь, – сказал я. – Вот уж не думал, что встречу здесь вас! Вы – человек нежный… Зачем вам эта наша подпольная суета?

– Вы, бесспорно, правы, голубчик, – улыбнулся князь и посмотрел на меня сверху вниз, с высоты великолепного своего двухметрового роста. – Но ведь не могу же я, согласитесь, нарушать фамильные традиции! На Руси, сколько я знаю, не было ни одного более или менее пристойного подполья, в котором бы не участвовали мои предки… Так что «суетный» этот путь завещан мне издревле. Но, конечно, – тут же добавил он, – лепта моя здесь невелика… Я ведь уже не боец – не те года. Я всего лишь скромный статист: составляю списки, веду протоколы.

«Какие еще, черт возьми, протоколы?» – вскользь подумал я, но сейчас же забыл об этом, отвлекся, заговорил с другими.

Один из них, Борода (таково было прозвище этого человека, к нему никто иначе не обращался, и я буду его называть так же), был уже в немалых летах. Шишковатый, стриженый его череп, брови и борода – все было сплошь осыпано сединою. Однако выглядел он еще весьма крепким. В его повадке, в манере держаться и говорить отчетливо угадывался кадровый военный… Как я вскоре выяснил, Борода служил в годы войны в артиллерии, имел чин полковника. Где-то на юге был ранен, попал в плен. Затем переметнулся к Власову и пробыл во власовских войсках до самого конца войны – до того момента, когда англичане вновь передали его советским властям.

Его товарищ – бывший балтийский моряк, зенитчик, старшина орудийного расчета – никогда ни в каком плену не бывал, честно отслужил всю войну на флоте, был дважды ранен и четырежды награжден, и тем не менее он также не уберегся от тюрьмы. Накануне Дня Победы он был арестован по доносу за антисоветские настроения и получил такой же в точности срок, что и полковник. Закон их таким образом уравнял, а суровая арестантская судьба свела и сблизила.

В лагере они были неразлучны: работали в одной бригаде, ходили всегда вместе. И здесь, на собрании, они тоже сидели бок о бок: седой приземистый Борода и огромный неразговорчивый парень (звали его Витя) с выпуклой костистой грудью, по-обезьяньи длинными руками и непомерно маленькой головой.

Здороваясь со мной, Витя усмехнулся, оскалив крупные, плоские, голубоватые зубы, и молча стиснул мне руку – так, что у меня на мгновение потемнело в глазах.

Борода же осмотрел меня, окинул оценивающим взглядом и затем сказал, косясь на Левицкого:

– Так вот он каков, этот Махно!

– Почему – Махно? – удивился я.

– Ну, как же, – прищурился Борода, – ваши роли сходятся… Неужто вы не чувствуете? Вы сейчас выступаете в том же качестве, что и батька Махно, когда он еще ладил с большевиками! В штабе Южного фронта Махно представлял своих бандитов так же, в сущности, как и вы сейчас в нашем штабе свою шпану.

– Пожалуй, – согласился Левицкий, – разница только в масштабах…

– Зато пропорции те же, – быстро ответил Борода, – соотношение сил примерно одинаковое.

Он помедлил, прикуривая. И потом, разбивая рукою дым:

– Кстати, о соотношении сил… Не пора ли нам перейти к делу? Нерешенных вопросов множество, а время ведь не ждет. Надо окончательно и точно распределить участки; тут у нас постоянно какая-то путаница… Но это после. А сейчас – в связи с появлением нового товарища…

– Батьки Махно, – хохотнул кто-то.

– Погодите, – сказал я. – Все-таки, друзья мои, я не Махно.