Блатной: Блатной. Таежный бродяга. Рыжий дьявол - Михаил Дёмин

с Гусем была ссора… Опер знал об этом и теперь решил, что здесь сведение личных счетов. Парня взяли, будут заводить на него дело. Кум назвал мне его кличку. Только я запамятовал… – Костя наморщился, жуя папиросу, катая ее в зубах. – Нелепая какая-то кличка, экзотическая…

– Может быть, Носорог? – предположил я, безучастно разглядывая облупленную краску на потолке.

– Вот-вот. Именно! Но постой… Ты знал, что он там работает?

– Н-ну, в общем, да… А что?

– Стало быть, ты вспомнил тогда о дровах неспроста? Затеял все с расчетом?

– А какая тебе разница? – отозвался я, повторяя его же, Костины, недавние слова. – У тебя есть своя роль – вот и играй ее. А я играю свою.

– Ну, ты фрукт, – медленно проговорил он. – Объясни мне, пожалуйста: откуда у тебя, простого советского мальчика, такая склонность к блатной интриге?

– Эх, Костя, – сказал я. – Если зайца долго бить по голове – он спички зажигать научится.

– Да, да, разумеется, – пробормотал он. – И вообще, если вдуматься, не такой уж ты советский и не такой простой…

Тогда я спросил – уже с явным интересом:

– Кто же я, по-твоему?

– Так сразу и не определишь. Слишком много в тебе перемешано. Конечно, ты – личность темная…

– Но-но, – сказал я, – не зарывайся, старик!

– Ну, подумай сам, – сказал Костя, – кто ты? Бродяга, авантюрист, один из руководителей воровской кодлы… Хотя, с другой стороны, в тебе чувствуется интеллигентность и талант. Ты, бесспорно, человек творческий. И если взять все вместе, получается весьма любопытный букет! А впрочем, что ж. – Он легонько потрепал меня по колену. – Как бы то ни было, в тебе мы не ошиблись, ты годишься. Нам нужны люди с характером и с творческой фантазией. А ты именно таков. Со своими врагами ты умеешь расправляться мастерски! Взять хотя бы нынешний случай…

– Кстати, – заметил я, – этот Носорог не только мой враг, он еще враг общего нашего друга – автора романа «Наследник из Калькутты». Это ведь он когда-то покушался на Штильмарка! Так что сообщи Роберту при встрече: ему, наверное, будет приятно узнать.

– Вряд ли мне это удастся, – сказал Левицкий, сминая окурок. – Роберта уже нет…

– Как то есть нет? – Я привстал, опираясь на локоть. – Что с ним?

– Угнали на этап.

– Когда?

– Позавчера. Я думал, ты в курсе…

– Что ж это он, – проговорил я с обидой, – даже не зашел проститься…

– Он вообще ни с кем проститься не успел. Все произошло неожиданно. И как-то очень быстро. Его вызвали из столовой во время завтрака, отвели на вахту, и оттуда он больше уже не вернулся. Даже вещи не дали забрать – за ними потом прибегал в барак надзиратель.

– И куда угнали – не знаешь?

– Говорят, на какой-то штрафняк.

– Тут наверняка замешан Василевский, – заключил я мрачно. – Ему же необходимо избавиться от соперника, вот он и изощряется, гад ползучий! Убить – не вышло. Теперь он спихивает Роберта в омут, к штрафникам… Старший нарядчик многое может! Если б он узнал, что это я тогда выручал Штильмарка, он бы и ко мне ключи подобрал. Тем более что сейчас это нетрудно: судьба моя – на волоске. Опер, как ты знаешь, обвиняет меня в агитации…

– Да, кстати, – сказал Левицкий, – мы с кумом и об этом толковали. – Он поднялся, потягиваясь, хрустнул суставами. – Кум на сей раз торчал у меня долго, был весь какой-то нервный, рассеянный. Начнет про одно – перескочит на другое… Вспомнил неожиданно о тебе – поинтересовался твоим состоянием.

– Заботливый кум, – проворчал я. – Может, он что-нибудь чует? Угадывает?

– Н-не знаю. Во всяком случае, ты его сильно интересуешь. И ты сам, и твои песни. О песнях мы как раз и говорили – в частности, о той, из-за которой тебя повязали…

Левицкий смолк, сморщил губы от сдерживаемой улыбки. Я сказал нетерпеливо:

– Ну и что же? Не томи, старик!

– Я обратил внимание кума на одну весьма существенную деталь. В той песне говорится о «ячейке ВКП большевиков» – ведь так? Ну, вот… Я резонно заметил, что это выражение устарелое, характерное лишь для дореволюционной поры. В наше время никто уже так о партии не говорит. И это неопровержимо доказывает, что автором данного текста не может быть такой зеленый юнец, как ты…

– Послушай, Костя, – сказал я растроганно. – Видит бог, я твой должник навеки. Чем мне отплатить тебе за все?

– Ах, оставь, какие между нами могут быть счеты! – махнул он рукой и повернулся к дверям. – Будь верен общей нашей идее. Это самое важное. Ну, правда, если меня завтра выгонят, – он задержался на пороге, бегло глянул на меня через плечо, – если я потеряю в глазах начальства весь свой авторитет, тогда…

И тут я спросил, словно выстрелил ему в спину:

– А скажи, старик, откуда у тебя такой авторитет? На чем он держится? Кто ты?

– Врач, – сказал он, – кто же еще? Доктор медицины.

– Где же ты раньше работал?

– В германском армейском госпитале, – произнес он отчетливой скороговоркой.

– Всю войну?

– Нет, в самом конце… Ну-с, а первые годы служил в разных местах, в Восточной Пруссии. Прошел выучку у отличных профессоров! С пруссаками у меня связь кровная…

– Так ты, что ли, немец?

– Нет, – ответил он. – Не совсем… Я родом из Минска. Отец мой весьма известный минский хирург. А мать, это верно, из старой прусской фамилии. Впрочем, предки ее перекочевали на восток два века тому назад и успели основательно обрусеть.

– Вот оно что! – протянул я. – И где ж ты служил в Пруссии?

– Не важно, – дернул он углом рта. – Какая тебе разница? Школу я, во всяком случае, прошел хорошую.

Костя стоял, топчась у порога, теребя дверную рукоять. Пальцы его подрагивали, трепетали: разговор этот, видимо, начинал его тяготить. Вдруг он шагнул ко мне, склонил худое, бровастое, остроугольное свое лицо:

– Я, мой милый, специалист известный, опытный… И если могу погореть, то только из-за таких, как ты.

– То есть?

– Думаешь, я тебя первого кладу в стационар с идиотским диагнозом? А скольких приходится освобождать от работы под разными предлогами – ого! Сосчитать трудно. Удивляюсь, как меня до сих пор не вышибли… Одно только пока и спасает: наивная вера чекистов в могущество немецкой медицины. Они ведь – поразительная вещь! – к своим, к вольнонаемным медикам почти не ходят; обращаются в основном ко мне…

В эту ночь я долго не мог уснуть – ворочался в постели, курил. Было тихо в больнице, лишь заунывно подрагивали и дребезжали стекла; буран все заметнее крепнул, свирепел. Снег падал уже не отвесно, а наискось.