Петр I - Сергей Эдуардович Цветков

12 июля с распущенными знаменами и барабанным боем русские войска в походном порядке выступили из лагеря и к вечеру скрылись в степи.

Петр ехал в одной коляске с Екатериной, которая без умолку говорила о счастливом окончании похода. Царь хмурился и не отвечал. Она распорядилась подать им обоим перцовки. Щедро, до краев, наполнила кубки жидким огнем и, расплескав на свое платье, протянула мужу: чтобы счастье и впредь сопутствовало всем его начинаниям! Петр принял кубок из ее рук. Счастье его заключается в том, что вместо ста палок он получил только пятьдесят. Опрокинув кубок в себя, он хрипло выдавил вместе с огненным духом: «Пришел, увидел, победил» — и грязно выругался. Потом посмотрел на Екатерину заблестевшими глазами, свободной рукой крепко стиснул ее стан. Да, пятьдесят вместо ста… В конце концов, не так уж много, не так много…

***

Карл мчался к Пруту по бессарабской степи. В кармане у короля лежала записка Понятовского о подписании великим визирем злополучного договора. Бешеная скачка продолжалась семнадцать часов. К вечеру 12 июля Карл подъехал к берегу Прута напротив русского лагеря. Ближайший мост находился в двенадцати верстах, и король, не теряя времени, направил коня в воду. Проехав покинутый русский лагерь, он, словно смерч, ворвался в расположение турецких войск и, как был — с запыленным лицом, в мокром платье и грязных сапогах, — упал на диван в шатре визиря, рядом с зеленым знаменем пророка.

После традиционной чашки кофе, выпитой в молчании, Карл заговорил — словно грозный бог войны с перетрусившим солдатом. Зачем великий визирь заключил мир с царем? И какой мир! От царя можно было потребовать в десять раз больше, с могуществом московитов можно было покончить одним ударом. Распалившись, король раскраснелся и кричал на Балтаджи, словно перед ним был его подчиненный. Визирь должен дать ему 20–30 тысяч янычар, и не позже чем послезавтра он приведет в турецкий лагерь плененного московитского царя!

Балтаджи слушал с невозмутимым лицом, не торопясь подливал себе кофе. Когда король, задохнувшись от ярости, умолк, визирь, не повышая голоса, сказал, что наделен султаном полномочиями вести войну и заключать мир. Русские — ужасные противники, и потому он счел за лучшее избегнуть с ними сражения, которое унесло бы много жизней правоверных. Впрочем, зачем он все это рассказывает его величеству? Король шведов уже имел случай отведать русское угощение. Если его величество так зол на русского царя, пускай атакует его со своими людьми, а он, великий визирь Балтаджи Мехмет-паша, подписанного им мира не нарушит. Все турецкие земли возвращены — чего же еще желать от мирного договора?

Король схватился за волосы. Но разве не во власти великого визиря было все войско московитов?

— Аллах предписывает нам мириться с нашим врагом, когда он молит нас о сострадании, — ответил Балтаджи.

— Но предписывает ли твоя вера заключать невыгодные договоры для твоего государя? Разве не от тебя зависело привезти царя пленником в Стамбул? — не унимался Карл.

Терпение визиря лопнуло. Позабыв законы гостеприимства, он воткнул иглу своей язвительности в мякоть королевской гордости: а кто будет управлять государством царя в его отсутствие? Не подобает, чтобы все правители северных гяуров были не у себя дома.

Карл в упор посмотрел на него. На устах у короля играла презрительная улыбка. Внезапно сильным ударом шпоры он порвал полу расшитого золотом халата визиря, вскочил и вышел вон. Спустя несколько мгновений визирь услышал удаляющийся стук копыт.

Полог шатра приподнялся, вошел Понятовский. В это время снаружи раздался призывный крик муэдзина. Балтаджи встал и, не удостоив Понятовского взгляда, отправился совершать омовение.

***

Петр не спешил возвращаться в Россию. Как показаться людям после такого мира? Ему нужно было отдохнуть, стряхнуть уныние и, кроме того, оправиться от болезни, которая докучала ему в это лето. Отправив Екатерину в Петербург, царь оставил войско и свернул в Польшу. В Торуне пролежал несколько дней в постели из-за донимавшей его лихорадки, после чего отправился дальше, в Карлсбад на воды. Здесь его настиг жестокий понос; еще пуще донимали скука и вынужденная трезвость. Невелика радость хлебать солоноватую с тухлым привкусом водицу. Петр изливал свою тоску Екатерине: «Место здешнее так весело, что можно честною тюрьмою назвать, понеже между таких гор сидит, что солнца, почитай, не видать; всего пуще, что доброва пива нет. Аднакож чаем, что от воды Бог даст доброе». Екатерина в ответ писала ему о своем житье-бытье: «Вчерашнего дня была я в Петергофе, где обедали со мной четыре кавалера, которым вместе 290 лет… И для того вашей милости объявляю, чтобы вы не изволили меня приревновать».

Из Карлсбада он поехал в Дрезден, навестить Августа. Остановился не во дворце курфюрста, а в гостинице «Золотое кольцо», где выбрал для житья низенькие комнаты привратника. Скука не оставляла его и здесь. Царь немного поиграл на теннисном корте, дважды посетил местную бумажную фабрику, где откатал несколько листов, часа два провел, зевая, у придворного ювелира Динглингера. Один придворный математик и механик Гартнер сумел занять царя. Петр с любопытством осмотрел его хитроумные изобретения и приспособления, особенно заинтересовался машиной для перевозки людей и вещей с этажа на этаж. Восхищенный изобретательным умом механика, царь отвалил ему на прощание охапку соболей — пусть сошьет шубу к зиме.

В начале октября Петр выехал в Торгау на бракосочетание царевича Алексея с принцессой Шарлоттой Брауншвейг-Вольфенбюттенской.

В прошлом году царь решил вырвать сына из рук ханжей и долгих бород. Его замысел состоял в том, что царевич должен получить европейское образование и европейскую жену. Германский император звал Алексея к своему двору в Вену, обещая относиться к нему как к сыну, но Петр предпочел дать царевичу в менторы своего старого друга Августа. На Дрездене сошлись оба замысла — и образование, и женитьба, ибо Шарлотта жила при саксонском дворе под бдительным присмотром своей тетки, польской королевы. Петр надеялся, что присутствие вольфенбюттенской принцессы, известной отменным воспитанием, облагородит Алексея и он стряхнет с себя старомосковские привычки.

Весной 1711 года Алексей приехал в Дрезден. Программа его образования была настолько европейская, что сам Петр не мог желать лучшего. Царевич засел за изучение профондиметрии и стереометрии, брал уроки танцев, рисования и фехтования, усовершенствовал познания в немецком и французском языках. Он собирал старинные гравюры и медальоны и буквально охотился за книгами — правда, только за теми, в которых освещалась история церкви: царевича чрезвычайно интересовало взаимоотношение духовной и светской власти. Охоты и вкуса к светским