Письма. Том первый - Томас Клейтон Вулф

языке индейцев, населявших Канзас, название штата означает «люди южного ветра»] Психолог однажды задал мне старый вопрос: когда в лесу падает дерево и ничего не слышно, есть ли звук? Думаю, я возьму на себя твою форму хвастовства и хвастовства Простых Душ. Я не очень умный в Бобовых, теперь, когда я слишком стар, чтобы быть умным мальчиком, я это прекрасно вижу, но у меня есть кое-что. И это что-то – простое, ни с чем не сравнимое ощущение всего на свете. В последнее время я все чаще задумываюсь, в какое глубокое море упал Икар, где теперь плавают его волосы над утонувшим лицом и где похоронен Посейдон, думаю о великих небесных башнях, которые плывут по американскому берегу так далеко от того места, где утонул Икар[.] Больше всего я задумываюсь потому, что никогда не видел их, проезжая по Германии[.] Вчера я впервые встретил холмы, леса, сумасшедшие деревни – они зазвучали во мне, я дал им жизнь, которой раньше не было.

Джулии Элизабет Вулф

[Рождественская открытка]

Мюнхен

Понедельник, 13 декабря 1926 года

Дорогая мама: Думаю, я буду в Нью-Йорке как раз вовремя, чтобы поздравить тебя с Новым годом по телеграфу. Открытка желает тебе счастливого и веселого Рождества по-немецки, и я, по-американски, от всего сердца поздравляю тебя с этим праздником.

Да благословит вас всех Господь.

Том

Алине Бернштейн

Мюнхен

Воскресный вечер

[13 декабря 1926 года]

Я приехал сюда вчера днем из Штутгарта. Если мне не удастся сразу передать тебе это письмо, я могу доставить его тебе лично. Я пробуду здесь до среды или четверга и вернусь в Париж, остановившись, возможно, на ночь в Швейцарии[.] Я хочу вернуться в Париж в субботу, чтобы успеть купить билет на пароход. Полагаю, что «Маджестик» отплывает 22 декабря, я куплю билет на него. Тогда я приплыву в Нью-Йорк до Нового года. [Вулфа приплыл в Нью-Йорк 28 декабря 1926 года]

Мне нравится Мюнхен; мне нравится то, что я видел в Германии – люди, как мне кажется, простые, более честные и гораздо более дружелюбные, чем французы. Я не думаю, что их доброта и честность – результат злобного заговора с целью господства над миром посредством хитрости. Мы живем, по-видимому, в мире, в котором необходимо потратить все силы на борьбу с дикой нелепостью, чтобы прийти к очень простому и очевидному факту. Вчера вечером я побывал в Хофбройхаусе [Hofbrau Haus – «Придворная пивоварня»] и выпил огромную кружку лучшего пива, которое я когда-либо пробовал. В этой огромной курительной комнате за столами сидело 1200 или 1500 человек из низших слоев среднего класса[.] Место представляло собой мощное звуковое динамо[.] Полы и столы были мокрыми от пивной пены; официантки были крестьянками с гладкими суровыми добродушными старыми лицами – пиво капало из пенящихся кружек, когда они [проносились] через этот водоворот – хор пьяных голосов пел за дверями – женщины и мужчины, уродливые и сердечные, качались друг к другу в тысяче естественных мощных движениях с поднятыми кружками, как это делают на картинах Тенирса. [Тенирс, Давид Младший (1610-1690), был одним из ведущих мастеров жанровой живописи во Фландрии XVII века и изображал самых разных людей в повседневных сценах и занятиях. Вулф, вероятно, имеет в виду картину «Пьющие», находящуюся в Антверпенском музее.] Это место было одним огромным морем пива, силы, тевтонской мужской энергии и жизненной силы. Это было похоже на наблюдение за тем, как какие-то огромные дрожжи разворачиваются из собственных недр – это было ядро, сердце, внутренности их силы – то, что разворачивается и не предвидится, что нельзя остановить или заглушить[.]

Алине Бернштейн

Вечер, вторник [15 декабря 1926 года]

Сегодня вечером я был в одном из городских театров и видел пьесу Гауптмана [Вероятно, «Бобровая шуба» Гауптмана, народная комедия] – очень скучную комедию, но хорошо поставленную, с тем натурализмом, который наши люди считают вершиной всего, что есть у русских[.] Когда я смотрел на этих людей сегодня вечером, делающих так хорошо то, что они делали сотни раз до этого, когда я смотрел на старого негодяя-крестьянина, кашляющего от крепкого спиртного, как он кашлял годами, говорящего так по-крестьянски с полным ртом хлеба и мяса, делающего все это так, как великий Станиславский годами учил его, мне пришло в голову, что все это очень жалкое занятие для людей, о которых можно писать книги, что эстетика не возникает от двадцатилетней практики в отрыжке. Жалкое сборище маленьких негодяев и дураков, они должны показывать что умеют после недельной практики, но не после десяти лет – может тогда снова появиться поэзия – и, конечно, будет жизненно.

Я послал тебе телеграмму из Штутгарта, чтобы ты отправляла почту в «Amexco» Мюнхен. Здесь у них нет представительства. Я не знал этого, но сегодня утром обнаружил две телеграммы от тебя, в которых ты интересовалась состоянием моего здоровья. «Беспокоюсь о тебе[.]». Ты знаешь, что за несколькими словами легче спрятаться, чем за многими – так же, как я вижу Великую Блудницу мира, как легенду Дюрера, всегда скрытую за скелетом. Читала ли ты Франца [Анатоль Франс (Жак Анатоль Тибо)] историю о святом, который послал свою служанку в таверну за вином и выгнал ее, когда она вернулась через 20 минут, не подняв головы? Она подумала, что ему сообщил Бог или Преисподняя, но он услышал только ее голос.

Это место испещрено большими солидными музеями, сегодня я ходил в Слиптотеку, [Большая галерея скульптур в Мюнхене] чтобы посмотреть их скульптуры, у них есть полдюжины великолепных вещей в египетской и греческой секциях, два Аполлона, которые являются лучшими из всех, что я когда-либо видел[.] Я начал рисовать их, я рисовал их в Лувре на прошлой неделе, разрушенная нога быка здесь – лучшая работа, чем у Пикассо: это нога с боку – как идут линии[.]

Ставила ли Гильдия пьесу Верфеля под названием «Святой Павел среди евреев»? [Франц Верфель, «Святой Павел среди евреев». Гильдия не ставила эту пьесу, но выпустила английский перевод его популярной пьесы «Хуарес и Максимилиан»] Она объявлена здесь, в театре, в следующее воскресенье. Меня не будет здесь, чтобы увидеть ее, декорации сегодня были плохими и уродливыми, но я не испытал той невыносимой боли, которую должны испытывать мои соотечественники с тех пор, как столярное дело стало одним из главных искусств. Театр меня больше не интересует, за исключением той его части, которая низка и забавна. Все это достаточно низко, я не усмехаюсь из-за собственного провала. Но