Письма. Том первый - Томас Клейтон Вулф

сединой, но не так, как ты думаешь. Мне кажется, что этот великий спектакль моей жизни, начавшийся как дешевая легенда, в которой была только победа, вел мою темную душу через опасные моря, сияя своим безупречным совершенством, нанося мне шрамы, отнимая зуб или ухо, показывая свой великолепный изъян, пока я не приду в свой осенний дом, к разметавшимся волосам, богатому широкоплечему телу, краткому покою, который длится вечно, ибо основан на печали зимы, за пределами юности, за пределами жизни, за пределами смерти. Ты живешь вечно, как Елена, как глубокогрудая Деметра, как Хольвиг. [Вулф имеет в виду Сольвейг, идеальную любовь Пеьра Гюнта.] Моя голова сегодня утром не в порядке[.] Если бы она была в порядке, я мог бы изложить все это в нескольких словах, но, возможно, я дал тебе понять немного из того, что я чувствую. Я чувствую, что проник в глубокое богатое сердце романтики: с тобой в Нью-Йорке я никогда не испытывал неловкости при виде тебя – ты, бедная женщина; мне не было 25, тебе 40; я был в возрасте молодого человека, для меня ты была вечностью, домом, урожаем всех желаний: когда мы были вместе, я был в духе мироотречения, миропочитания.

Живя здесь, ежедневно проходя по пунктуальной схеме своей жизни, я кажусь себе более богатым, более смелым искателем приключений, чем мечтал быть в детстве. Мировой парад, призрачное шоу лиц проходят мимо меня: Я живу вежливо и условно, имея в себе то, что не может быть раскрыто и понято в их затхлых легендах: в пору жизненного накала моей богатой верности тебе, моя седовласая широкоплечая нестареющая мать.

Не думаю, что вернусь в Англию до отплытия. Я сообщу тебе адрес – возможно, «Американ Экспресс» в Париже, буду писать тебе из разных стран за его пределами[.] Возможно, мне удастся вернуться домой к 1 января. Если так, сможем ли мы встретить Новый год вместе?

До свидания, моя дорогая. Прости за этот блуждающий кошмар. Как ты думаешь, увижу ли я когда-нибудь землю? Ты веришь, что есть земля? Я бы писал тебе хорошие письма, но это переходит в другое. Да благословит тебя Господь. Том

Корабли вернулись домой; он был стар – помнишь? Троя – серый уголек в его сердце, остров лотоса – воспоминание, я получил два письма от тебя сегодня, забрал их, дорогая, я уезжаю отсюда в конце недели и отправляюсь на континент. Я отплыву в Нью-Йорк, чтобы успеть вернуться к Новому году, если это возможно. Люблю тебя, моя дорогая. То, что ты считаешь звездой, – блуждающее пламя в аду[.]

Алине Бернштейн

Утро вторника [16 ноября 1926 года]

Мне пришло в голову сказать вот что: время от времени я получаю письма от других людей – раз в шесть недель или около того – от моей семьи; но я мог бы сгнить и быть похороненным, прежде чем большинству из них пришло бы в голову спросить обо мне. Поэтому я не могу обманывать себя, что в целом мире есть хоть кто-то, кроме тебя, кто испытывает ко мне искреннюю привязанность. Да и меня это уже не очень волнует. За последние два года я все больше и больше погружался в видение Счастливых Островов, в веру в вечно прекрасную жизнь, но все чаще и чаще, где бы я ни находился, окружающий мир перестает меня интересовать. Я испытываю нечто вроде ужаса, когда впервые отправляюсь в какое-нибудь известное место, потому что ужасный приступ скуки опускает меня на день или два. Из всех детей Божьих, как ты, возможно, можешь подтвердить, я наименее безразличен. Я просто хочу вернуться в комнату с игрушками и поиграть. Вот почему я по-прежнему верю в Новые Острова. Они будут лучше старых. Это последнее письмо, которое я пишу тебе отсюда. Когда я уеду, то сообщу тебе адрес. До свидания, моя дорогая, осталось недолго. Я устаю при мысли о море, поездах, кораблях, путешествиях. Интересно, как я туда попаду, но я попаду. Том

Алине Бернштейн

Вторник, 16 ноября, после обеда, 17:30 [1926 год]

Дорогая:

Я только что вернулся из города с новым костюмом. Я получил твое письмо, в котором ты сообщаешь мне о тяжелой болезни Терри. Я глубоко потрясен. Прошло так мало времени с тех пор, как ты вернулась. С тех пор как умер Бен, я в последний раз взглянула в его водянисто-серые, полные смерти глаза, я ненавижу и боюсь этой проклятой болезни хуже проказы. Когда я слышу, что кто-то вырвал свою жизнь из удушья, из моего горла вырывается крик радости и триумфа – я чувствую себя так, словно Алкестиду [Героиня одноименной пьесы Еврипида] отвоевали у смерти. Ты сказала, что она пережила самое худшее. Надеюсь, Господи, отсутствие телеграмм от тебя не предвещает ничего дурного. Ты не ответила на мое последнее письмо. С тобой ничего не должно случиться. Я так нащупывал и промахивался с тем, что было ценным в моей жизни, я так много задумал и так плохо сделал, что гибельная рука случая на моем собственном просчете была бы разрушительной. Я всего в дюйме от безумия – я не стою на краю пропасти, но какой-то темный удар может швырнуть меня туда.

Я готовлюсь с тяжелым туманом ноябрьской серости развлекать здесь сегодня двух молодых людей из университета: через день или два я выйду на ту последнюю орбиту, которая вернет меня домой, к тебе. Когда мое сердце и моя голова вновь оживут в более страстном воздухе, я напишу тебе такое письмо, какого ты заслуживаешь[.] Ты называешь меня западным ветром. А в какую сторону дует западный ветер? Самое удивительное в этих неделях в Оксфорде – это количество работы, которую я проделал, и застоявшаяся рутина моей жизни[.] За месяц здесь я был в городе всего два раза. Я толстый и грузный – дикая тварь одурманена, крик не рвется из моего горла сейчас. Но это случится снова.

Некоторые из твоих писем доходят с огромной скоростью[.] Сегодняшнее было от 9 ноября – сегодня 16-е[.] Не посылай кашне, оставь его для меня, дорогая. Я заплатил за костюм с пятипроцентной скидкой – 10 фунтов вместо 10 гиней, и теперь у меня осталось всего 80 долларов в чеках и фунт или два деньгами. Не думаю, что куплю пальто – обойдусь тем, что у меня есть. Но я собираюсь купить две или три новые рубашки и еще одну шляпу.

После того как я закончу книгу, я попробую писать рассказы. Впервые в