Письма. Том первый - Томас Клейтон Вулф

В книге есть несколько захватывающих вещей, но в последние дни мое письмо, как и я сам, устало. Да благословит и сохранит тебя Господь, дорогая. Мое имя, полагаю, вызывает насмешки и издевательства и предается анафеме в устах праведников, но я не теряю от этого волос[.]

Алине Бернштейн

[Вторник, вечер, 16 ноября 1926года] 20:30

Молодые люди пришли и ушли[.] Один из них яростно говорил со мной о католицизме и осуждал общее американское отсутствие «души» – есть ли она у тебя, еврейка? Мы должны позаботиться об этом. Это то, чем, по-видимому, переполнены все народы Европы. Я чувствую себя таким старым. Мальчик хотел яростно спорить; я был сдержан, доброжелателен и печален. Я признался в религиозной вере в своих соотечественников. Я проделал самую удивительную работу по размахиванию флагом, но с такой уравновешенностью, что они оба ушли, почти не стыдясь того, что они американцы.

Алине Бернштейн

[Утро среды, 17 ноября 1926 года] 12:20

Моя дорогая еврейка:

Я становлюсь слишком популярным. Эти люди проявляют ко мне слишком большой интерес. Несколько человек в доме – бывшие полковники и офицеры, помешанные на джазе и поющие американские песни всю ночь напролет, – пригласили меня в свои комнаты, играя мне свои песни и показывая легкие фокусы. Сейчас в Нью-Йорке почти 7:30 – час чего, еврейка?

Я рад прочесть о твоем успехе в «Глиняной тележке». Похоже, он считает, что это твоя лучшая работа. Она была сделана до того, как ты встретила меня; не может ли быть так, что моя лучшая работа, как бы плоха она ни была, была сделана до того, как я встретил тебя? Разве мы не можем взять то, что осталось, без сожаления? Мне показалось, что его скудное упоминание о «Диббуке» было типичным для людей – разве они не всегда берут настоящее, либо для большой похвалы, либо для порицания; разве произведение, которое они называли «эпическим» год назад, не является «интересным» или «забавным» сейчас? Не знаю. Я не видел «Глиняной тележки»; меня больше всего, дорогая, интересует «Диббук», потому что я знал тебя тогда[.] Но я не завидую твоим маленьким триумфам. Все похвалы, которых мы жаждем, достаточно малы и жалки. Я только что подумал, что разница между нами в том, что я хотел бы, чтобы обо мне писали в печати, но после того, как это произойдет, я устану и заскучаю от этого, и великий стыд, который во мне есть, не позволит мне говорить об этом. Ты очень интенсивно живешь в своем мире. Мне кажется, ты посылаешь мне эти вырезки с восторгом маленькой девочки. У меня такой ужас перед театром, что я начинаю ненавидеть говорить о нем[.] На днях я взял в руки книгу Гордона Крейга – он у них самый высокий пророк, а в книге весь эстетизм студента. Говори со мной о своих друзьях, но не говори больше о пьесах и театре[.] Однажды ты сказала, что не можешь говорить ни о чем другом – это твоя жизнь. И все же я думаю, что ты можешь. У тебя есть другая жизнь – со мной, говоришь ты. Давай жить в ней.

Алине Бернштейн

Среда [17 ноября 1926 года]

Сегодня утром я думал о том, какие странные вещи слова: как я сижу за столом и пишу их тебе через три или четыре тысячи миль воды; как мы отправляем друг другу ответы, послания; и как каждый из нас может впасть в манеру страстных заявлений, рамок на поверхности большого колодца наших сердец, который повторяется, а вся странная рыба, мириады общений в бассейне внизу, остается невидимой.

Я хочу, чтобы ты сожгла эти письма. Скоро вернусь домой. Я не хочу, чтобы написанное мною хранилось – мне не нравится шкатулка. [Миссис Бернштейн ранее писала, что хранит письма Тома в запертой шкатулке у своей кровати.] Такие вещи ужасно любят находить. До свидания, дорогая. Уже недолго осталось.

Получил твое письмо – ты сказала, что счастлива. Пятница, Торки, уезжаю завтра, Лондон, среда, Париж, суббота.

Том

Джулии Элизабет Вулф

Оксфорд

Пятница, 19 ноября 1926 года

Дорогая мама:

Я пробыл здесь, в Оксфорде, почти пять недель. Завтра я уезжаю, и после нескольких дней на юге Англии отправляюсь в Париж, а оттуда в короткое путешествие по Германии. Я рассчитываю отправиться из Франции в Америку в конце декабря – вероятно, проведу Рождество на воде и прибуду в Нью-Йорк к Новому году.

Я проделал здесь большой объем работы и очень устал. Ноябрь был серым, мрачным и дождливым – настоящая английская погода в это время года, очень угнетающая.

Если вы напишете мне до моего возвращения домой – если у вас есть время, – то пишите по адресу: Париж, Американ Экспресс, улица Скриб, 11. Я буду там к тому времени, когда это письмо дойдет до вас.

Я много ходил по Оксфордскому университету, встречался со многими молодыми людьми, которые были очень добры ко мне. Но мне не жаль уезжать. Я устал и потяжелел. Я закончу свою книгу в Нью-Йорке, а потом найду работу – возможно, в кино.

Надеюсь, у вас все хорошо – рад узнать, что катастрофа во Флориде оказалась не такой страшной, как мы сначала предполагали.

Английская угольная забастовка все еще продолжается – люди надеются, что она скоро разрешится, но страна находится в отчаянном положении. Нашу страну, из-за множества вещей, но главным образом из-за нашего процветания и нашего отношения к военным долгам, сегодня очень не любят здесь и в Европе.

Что мне написать вам не знаю, потому что устал и потому что от большинства нашей семьи я совсем не получаю вестей, а от вас – только раз в два-три месяца. Наверное, в каждой семье всегда есть чужак, всегда посторонний. В нашей семье чужаком был Бен до самой своей смерти – полагаю, я другой. В этом году я проведу Рождество в одиночестве, но где бы я ни был, не думаю, что буду более несчастен, чем дома в прошлое Рождество.

Надеюсь, в это Рождество вы все будете счастливее.

До свидания, мама. Да благословит вас всех Бог, и пусть у вас все будет хорошо, и пусть у вас будет все, что вы пожелаете. Если вы напишите мне до моего возвращения, отправьте письмо в Париж! Удачи и здоровья вам всем.

Том

Приписка: Суббота

Мне ничего не нужно ни от