За мной, читатель! Роман о Михаиле Булгакове - Александр Юрьевич Сегень

Поэт купался в славе, а Булгаков сердито думал: вот и этот всю жизнь как у Христа за пазухой. Сейчас о нем говорят, что идет на смену Маяковскому. И не беда, что вся семья после революции укатила в Германию и возвращаться в большевистскую Россию не желала. Никто не говорит, что Пастернак контрик. И всегда он почему-то при деньгах.

Зная, что булгаковская оценка не будет такой умилительной, Эхнатон не спешил его спрашивать. Образовались танцы, и лишь под утро Борис Леонидович осмелился:

– Ну а что скажет автор великолепных «Дней Турбиных»?

– Прекрасная поэма! – неожиданно произнес Булгаков. – Только герой чрезмерно пафосный. Я не увидел настоящего лейтенанта Шмидта. А стиль вообще ужасен. Эхнатон, вы в каждой строчке что-то эдак. Ни слова в простоте. Иногда неплохо: «Еле-еле лебезит утренняя зыбь». Но когда «рейд кутается в туман оторопью рей»… Разве вы сами не слышите? «Оторопью рей». Как будто: «пью репей».

– Так это же здорово, что вы репей услыхали! – снисходительно похлопал Булгакова по плечу Пастернак. – Я и хотел репья! Друзья, выпьем за нашего великого драматурга!

– А вы и впрямь на Эхнатона похожи, который тут через дорогу от вас, – простодушно засмеялась Любанга.

Перед посещением квартиры в доме на Волхонке Булгаковы нарочно заглянули в расположенный рядом Музей изящных искусств, бывший имени Александра III, и лишний раз убедились, что статуя фараона Эхнатона, стоящая там в египетском зале, как две капли воды похожа на Пастернака.

Конечно, можно из жизни лейтенанта Шмидта вычленить куски и сформировать из них пьесу, но вариант про Кровавое воскресенье грел душу больше. Вот только мог ли царь позвонить Заквасову? Вряд ли у нищего изобретателя мог быть телефон. Когда они вообще в Петербурге появились в широком пользовании? Ну, неважно, можно другой ход придумать, не телефонный. Главное, что, умирая, Заквасов говорит: «Наступят такие времена, когда в России у каждого будет место под солнцем!» – И он протягивает руку куда-то неопределенно вверх, но умный режиссер разместит его именно так, чтобы рука невольно показывала в сторону сидящего в ложе Сталина. Вот под каким солнцем каждому найдется место. «А вы хитрец, товарищ Булгаков! – скажет Сталин с доброй усмешкой. – Ну, давайте наконец побеседуем с вами, а то все откладываем, откладываем. Часа два-три у нас есть в запасе».

Мечты, мечты… А через неделю из Ленинграда пришла мерзкая телеграмма: «Вынуждены отказать тчк директор Красного театра Вольф». И погиб талантливый инженер-изобретатель, так и не родившись, захлебнулся в морской пучине бушующего 1905 года. Буль-буль.

– Ну и хорошо, – скрежетал зубами Михаил Афанасьевич, наслаждаясь последними денечками плавания в Черном море. – Можно себе представить… Стыдно и тошно было бы до рвоты!

А в самый последний день в Мисхор на адрес «Магнолии» пришла телеграмма, от которой вся душа драматурга и прозаика превратилась в огромный цветущий и благоухающий куст магнолий: «Булгакову срочно явиться ЦК. Секретарь ЦК Малыш».

– А я как раз выезжаю в Москву! – ликовал адресат, собирая вещи. Одно только показалось странным: почему телеграмма отправлена с Центрального московского телеграфа, а не прямо из Кремля. То, что подпись не сталинского секретаря Товстухи, а какого-то Малыша, тоже подозрительно, но Товстуху могли заменить. И почему у секретаря Сталина могла быть смешная фамилия Товстуха и не может быть даже менее смешной фамилии Малыш?

И лишь подъезжая к Москве, вспомнил, кого он сам называл Малышом. Неужели босявка Карликович подшутил? Запросто! Он всегда косел с двух рюмок, с третьей становился злым, с четвертой – язвительно злым и вполне мог выкинуть такое коленце. Дома первым делом – к адресной книге: «Олеша Юр. Карл. Сретенский п., 1, кв. 24, тел. 5-87-83».

– Ну что, Малыш, крепко был пьян?

– Крепко, Мака, – раздалось в ответ хриплое и виноватое. – Прости, дурака, бес попутал.

– У ЦК партии прощения проси! Ладно, прощен. Сам, бывает…

Он сам, бывало, такие же шуточки откалывал, и не раз. Но до чего же обидно! Где же обещанная встреча?

Сталина пока теребить рано, подергаем за хвост старого кота Станислава: «Многоуважаемый Константин Сергеевич. Вернувшись из Крыма, где я лечил мои больные нервы после очень трудных для меня последних лет, пишу Вам простые неофициальные строки: запрещение всех моих пьес заставило меня обратиться к Правительству СССР с письмом, в котором я просил или отпустить меня за границу, если мне уже невозможно работать в качестве драматурга, или же предоставить мне возможность стать режиссером в театре СССР. Есть единственный и лучший Театр. Вам он хорошо известен. И в письме моем к Правительству написано было так: “Я прошусь в лучшую школу, возглавляемую мастерами К. С. Станиславским и В. И. Немировичем-Данченко”. Мое письмо было принято во внимание, и мне была дана возможность подать заявление в Художественный театр и быть зачисленным в него. После тяжелой грусти о погибших моих пьесах мне стало легче, когда я – после долгой паузы – и уже в новом качестве переступил порог театра, созданного Вами для славы страны. Примите, Константин Сергеевич, с ясной душой нового режиссера. Поверьте, он любит Ваш Художественный Театр».

Борис Леонидович Пастернак

[Из открытых источников]

Станиславский ответил коротко: «Вы не представляете, до какой степени я рад Вашему вступлению в наш театр! От всей души приветствую Вас, искренне верю в успех и очень хотел бы поскорее поработать с Вами». Ни слова про запрещенные пьесы.

Ну ладно, пора садиться за «Мертвые души». Здравствуйте, Николай Васильевич, прошу на сцену в качестве ведущего спектакль. МХАТ на гастролях, Мадлена на море с мужем и детьми, никто не станет отвлекать. Разве что обжора Бутон, привязавшийся к хозяину не меньше, чем слуга Бутон к Мольеру. Съесть он мог безумно много. Однажды решили поставить эксперимент, давали ему и давали, пока он не посмотрел на них красноречивым собачьим взглядом: «Сволочи! Издеваетесь, граждане? Или решили перекормить меня, чтобы я сдох и вы меня сами бы съели?» Но последнюю куриную лапу взял, ушел с ней, пал на брюхо и так, с куриной лапой во рту, уснул. Еще хозяин придумал нечестную, чисто буржуйскую игру в «Отдам Флюшке». Флюшка тоже тот еще обжора, но редиску или огурец жрать не стал бы никогда. И вот, приходят гости, а хозяин им:

– Видели ли вы, как собака ест редиску?

– Собаки не едят редисок!

– Смотрите! Бутон! На-ка! – Булгаков протягивает псу редиску. Тот оскорбленно отворачивает нос. – Тогда Флюшке отдам. Флюшка! – И ничего не остается, как взять эту дрянь и с хрустом поскорее сожрать, пока проклятому котяре не досталась. – А