Жизнь Леонардо, мальчишки из Винчи, разностороннего гения, скитальца - Карло Вечче

Луиджи Арагонский, живущий неподалеку от Сан-Пьетро: возможно, именно его, обрюзгшего и рано постаревшего, изображает Леонардо сангиной на листе с записями из Чивитавеккьи[993]. В ходе этих бесед по рукам вполне могут ходить рисунки и рукописи художника, представляющие настолько большой интерес, что их берут почитать.

Что касается «мессера Баттисты», это не кто иной, как ювелир Джован Баттиста Бранконио, прозванный Аквиланцем. Став влиятельной фигурой при дворе, он подружился с Рафаэлем, который, вероятно, изобразил этого бородача на переднем плане «Автопортрета с другом», а также спроектировал для него великолепное, но разрушенное ныне палаццо Бранконио.

«Книга» у него «на руках» – скорее всего, рукопись Леонардо. Но какая?

Близкие отношения с Рафаэлем, естественно, предполагают наличие у Бранконио копии «Парагона», использованного Кастильоне в первой книге «Придворного». Для чего же Леонардо отдает ее ювелиру? Возможно, для того же, для чего демонстрирует Джовио и кардиналу Арагонскому анатомические таблицы: для публикации.

Из множества трактатов, задуманных в прошлые годы, в 1514 году к печати может быть близок только один, и теперь Леонардо пытается рассчитать приблизительный объем книги: 160 листов, то есть 320 страниц, по 26 строк каждая, 50 букв в строке, итого 416 тысяч символов[994]. Типология весьма напоминает издания ин-октаво[995] романским шрифтом Джакомо Маццокки, университетского печатника и книготорговца, с которым сотрудничал Рафаэль; или, еще лучше, курсивом Филиппо Джунты, флорентийского издателя, пользующегося поддержкой Медичи: совсем недавно, в 1513 году, он напечатал иллюстрированные томики Витрувия и Фронтина под редакцией фра Джокондо, уже приобретенные Леонардо.

Поскольку подсчеты ведутся посимвольно, а не исходя из размера рисунков и графиков, вероятнее всего, художник обдумывает издание текстовой части своего важнейшего трактата, того самого, что на листах римского периода носит теперь название «Книга живописи» или «Книга о живописи»[996]. Ее последние «тома» будут посвящены цветам и радуге, добавятся также новые тексты о тенях и световых эффектах, отражениях, атмосферных явлениях, облаках, горизонте и пейзажах. Живопись как форма познания отныне распространяется на все области, способствующие достоверной передаче реальности.

На этих листах все больше узнаваемой руки Мельци. Ученик пишет под диктовку или пытается разбирать зеркальный почерк Леонардо, чтобы как можно точнее копировать заметки учителя.

Временами художник вмешивается и поправляет его, например, вставив пропущенное слово в записанный Мельци отрывок о ветре, воде и дожде, после чего добавляет еще несколько текстов и рисунков, посвященных наводнениям и обвалам в горах, которые заканчивает словами: «Дальнейшее будет объяснено непосредственно в книге о живописи»[997]. «Дальнейшее», о котором идет речь, – изображение потопа, катастрофических последствий ярости стихий. На листах римского периода Леонардо набрасывает несколько вариантов этого фрагмента, пока не приходит к грандиозному синтетическому тексту, названному «Описание потопа и Потопа, а также и их демонстрация в живописи»[998], к последней из своих величайших художественных и интеллектуальных задач – изобразить то, что изобразить невозможно: невидимые и неодолимые силы природы.

Возможно, задумка рождается у него перед сценой Всемирного потопа, написанной Микеланджело на потолке Сикстинской капеллы. В годы религиозных треволнений и всеобщего страха перед божественной карой, нависшей над развращенным человечеством, эта тема как нельзя более кстати. Возможно, до Рима дошли известия о чудовищной катастрофе, случившейся 30 сентября 1513 года в Валь-ди-Бленио, когда в реку Бренно рухнула целая гора, перекрыв русло этого притока Тичино и образовав крупное озеро, – так называемом «Потопе в Бьяске», очередном красноречивом свидетельстве невероятной мощи природы, которое Леонардо упоминает, пытаясь объяснить первобытный катаклизм, образовавший Средиземное море[999].

Художник снова едет на Тирренский берег, в Чивитавеккью, чтобы взглянуть на море в бурю, на то, как бьются о скалы стремительные волны, на буйную стихию, протянувшуюся до самого горизонта, бескрайнее водное пространство, которое он, Леонардо, тщетно пытался обуздать при помощи портов, каналов, шлюзов и осушения болот.

Оптимистичный Понтийский проект, восстановление и передача заболоченных земель в трудолюбивые людские руки, сливаются в его воображении с давним видением природы, высвобождающей все свои силы для Всемирного потопа. Воспоминания далекого прошлого обращаются в ближайшее будущее, становятся пророчеством – уже не о библейском Потопе, а о Страшном суде, Апокалипсисе.

В цикле потрясающе эмоциональных рисунков Леонардо изображает ярость стихии, обрушившейся на долину, после чего переходит к деталям катастрофы: ураган, разметав микроскопический город вдали, волочет группу всадников вместе с деревьями, за которые те цеплялись, рушатся скалы, скелеты восстают из могил, пока наконец на всей земле не остаются лишь гигантские вихри, космические волны, в неудержимом крещендо сметающие последние следы мира людей и природы, «водворяя» все в первозданный хаос[1000]. Светлая римская мечта Леонардо оборачивается кошмаром.

31 марта, сойдя на берег в Чивитавеккье, в Рим наконец возвращается Джулиано с молодой женой Филибертой, которых папа встречает столь роскошными празднествами, что за несколько дней прожигает 50 тысяч флоринов. Леонардо видится с былым покровителем, вероятно, именно по этому случаю заказав пару новых чулок: «20 июля у Лоренц[о] / 12 июля за чулками / март – 19 дукатов, июль – 4»[1001]. А Рафаэль пишет портрет герцога на фоне замка Сант-Анджело, позой и разворотом в три четверти явно напоминающий «Джоконду».

Однако иллюзия спокойствия быстро проходит. Лев X по-прежнему настаивает на том, чтобы Джулиано занял трон Неаполя, а в ответ на возражения Франциска I попросту меняет союзников, присоединившись к антифранцузской лиге. И вот уже новоявленный герцог Немурский, вассал Франциска, должен вести армию Лиги против собственного короля. 29 июня Джулиано назначают капитан-генералом Священной Римской церкви, а уже 3 июля он (можно представить, с каким воодушевлением) покидает Рим. Впрочем, до армии Лиги герцог так и не доберется, поскольку 14 числа того же месяца, сразу по прибытии во Флоренцию, заболеет и, несмотря на периодическое улучшение состояния, уже не встанет с постели.

Возможно, в этом есть и некоторая доля везения, поскольку 14 сентября Лига терпит сокрушительное поражение от Франциска I в великий день «битвы гигантов» при Мариньяно. Массимилиано Сфорца капитулирует в обмен на щедрый пансион в парижском отеле Клюни. Всего за три года французы отвоевывают утраченное было Миланское герцогство и силой возвращают себе место на итальянской политической сцене.

Естественно, политика Льва X и Флорентийской республики мигом становится профранцузской, а лионская колония флорентийских купцов и банкиров, не дожидаясь победы при Мариньяно, открыто заявляет о поддержке короля. 12 июля его прибытие на берега Роны отмечается пышным банкетом, в ходе которого перед собравшимися появляется механический лев, символ одновременно Флоренции (Мардзокко) и «города львов» Лиона. Под зловещий скрежет пружин и шестеренок удивительный автомат, остановившись в нескольких шагах от изумленного короля, распахивает грудь, откуда во славу французской монархии сыплются лилии. За организацией празднества и банкета, по-видимому, стоит Лоренцино Медичи, а диковинный механический лев, скорее всего, сконструирован лионскими мастерами по проекту Леонардо.

Теперь нужно заключить