Читаем вместе с Толстым. Пушкин. Платон. Гоголь. Тютчев. Ла-Боэти. Монтень. Владимир Соловьев. Достоевский - Виталий Борисович Ремизов

Бывшие ученики Л. Н. Толстого под «деревом бедных» у яснополянского дома. Слева направо: Ореховы, муж и жена, Семен Резунов, Данила Козлов, Тарас Фоканов, Иван Фролков с женой (?). Ясная Поляна. Фотография П. А. Сергеенко. 1903 г.

В «Дневнике писателя» Ф. М. Достоевский (1875, январь; гл. 2, раздел 5) в статье «Именинник» поведал трагическую историю о самоубийстве мальчика-гимназиста, наказанного сурово классным наставником за невыученный урок в день именин этого ученика. Статья начиналась с обращения к тексту Льва Толстого из повести «Отрочество». В главе «Ненависть» герой описал конфликт между ним, мальчиком, и гувернером-французом:

«…бабушка объяснила ему свое мнение насчет телесного наказания, и он не смел бить нас; но, несмотря на это, он часто угрожал, в особенности мне, розгами и выговаривал слово fouetter (как-то fouatter) (сечь. — с франц. — В.Р.) так отвратительно и с такой интонацией, как будто высечь меня доставило бы ему величайшее удовольствие» (2, 50);

«St.-Jérôme, выпрямляя грудь и делая величественный жест рукою, трагическим голосом кричал: „à genoux, mauvais sujet!“ (на колени, мерзавец. — с франц. — В.Р.), приказывал становиться на колени лицом к себе и просить прощения. Наказание состояло в унижении» (2, 51).

Название главы «Ненависть» вполне соответствовало взгляду Толстого на методы насильственного воспитания. Педагогические взгляды русского писателя исключали даже в мыслях какое-либо насилие над ребенком; в поздние годы Толстой, как известно, стал проповедником идеи «непротивление злу насилием». В русле проблем ненасильственного воспитания пребывали взгляды Достоевского. Он восстал против того, чтобы «гувернеры с розгами» калечили души детей.

«…нравится только такая речь, которая потрясает»

Предтечей такой постановки проблемы стала мысль Монтеня, которая была сокровенной и для русского писателя. Он знал цену слова, мастерски владел им не только как художник и мыслитель, но и как учитель крестьянских детей. Но для Толстого, как и для Монтеня, слово было вторично по отношению к мысли. Она давала ему импульс к жизни, наполняла его особым содержанием, определяла тональность, тембр и силу звучания.

Толстой на полях страницы «Опытов» отчеркнул фрагмент, указывающий на близость позиций мыслителей в этом вопросе:

«Я охотнее изменю какое-нибудь хорошее изречение, чтобы вставить его в мои собственные писания, чем оборву нить моих мыслей, чтобы найти ему подходящее место. По-моему, это словам надлежит подчиняться и идти следом за мыслями, а не наоборот, и там, где бессилен французский, пусть его заменит гасконский» (1802, 1, 191 / Кн. 1, 160).

Далее Толстой подчеркнул монтеневский текст, звучащий как гимн ораторскому искусству:

«Я хочу, чтобы вещи преобладали, чтобы они заполняли собой воображение слушателя, не оставляя в нем никакого воспоминания о словах. Речь, которую я люблю, — это бесхитростная, простая речь, такая же на бумаге, как на устах; речь сочная и острая, краткая и сжатая, не столько тонкая и приглаженная, сколько мощная и суровая: Наес demum sapiet dictio, quae feriet (Ведь, в конце концов, нравится только такая речь, которая потрясает (лат. — В.Р.); скорее трудная, чем скучная; свободная от всякой напыщенности, непринужденная, нескладная, смелая…» (1802, 1, 191 / Кн. 1, 160–161).

В размышлениях Монтеня о языке и слове Толстой увидел демократизм автора «Опытов», сказавшийся в приятии разговорной речи с ее акцентом на современность, неповторимость народного языка, а также право каждого на индивидуальность языкового самовыражения. Записные книжки Толстого, его дневники содержат яркие свидетельства особого интереса Толстого к речи «мужиков и баб». Известна гигантская работа писателя над индивидуальной неповторимостью слова того или иного персонажа.

Толстому, как и Монтеню, претила напыщенность в языке, но были милы непринужденность, нескладность, свобода в словоупотреблении.

«Я охотно подражал в свое время той небрежности, с какой, как мы видим, наша молодежь носит одежду: плащ, свисающий на завязках, капюшон на плече, кое-как натянутые чулки — все это призвано выразить гордое презрение к этим иноземным нарядам, а также пренебрежение ко всякому лоску. Но я нахожу, что еще более уместным было бы то же самое в отношении нашей речи. Всякое жеманство, особенно при нашей французской живости и непринужденности, совсем не к лицу придворному, а в самодержавном государстве любой дворянин должен вести себя как придворный. Поэтому мы поступаем, по-моему, правильно, слегка подчеркивая в себе простодушие и небрежность» (1876, 1, 192 / Кн. 1, 161).

Лингвистические рассуждения Монтеня поразили Толстого смелостью и правильностью постановки проблемы преподавания языковых дисциплин как в школе, так и на дому:

«Желание отличаться от всех остальных не принятым и необыкновенным покроем одежды говорит о мелочности души; то же и в языке: напряженные поиски новых выражений и малоизвестных слов порождаются ребяческим тщеславием педантов. Почему я не могу пользоваться той же речью, какою пользуются на парижском рынке?» (Подчеркнуто Толстым. — В.Р.; 1802, 1, 192 / Кн. 1, 161)

* * *

«Этим нисколько не отрицается, что умение красно говорить — превосходная и весьма полезная вещь; но все же она совсем не так хороша, как принято считать, и мне досадно, что вся наша жизнь наполнена стремлением к ней. Что до меня, то я прежде всего хотел бы знать надлежащим образом свой родной язык, а затем язык соседних народов, с которыми я чаще всего общаюсь. Овладение же языками греческим и латинским — дело, несомненно, прекрасное и важное, но оно покупается слишком дорогою ценой. Я расскажу здесь о способе приобрести эти знания много дешевле обычного — способе, который был испытан на мне самом. Его сможет применить всякий, кто пожелает» (1802, 1, 193 / Кн. 1, 162).

За год до смерти в письме В. Ф. Булгакову («О воспитании») Толстой так же, как и Монтень, призвал педагогов следовать определенной логике изучения языков: «знать надлежащим образом свой родной язык, а затем язык соседних народов, с которыми „чаще всего“ приходится общаться».

Новый способ изучения языков, предложенный Монтенем и отмеченный отчерком Толстого на полях «Опытов», был знаком русскому писателю с первых шагов его работы учителем в созданной им яснополянской школе.

«Что касается греческого, которого я почти вовсе не знаю, то отец имел намерение обучить меня этому языку, используя совершенно новый способ — путем разного рода забав и упражнений. Мы перебрасывались склонениями вроде тех юношей, которые с помощью определенной игры, например шашек, изучают арифметику и геометрию» (1802, 1, 195 / Кн. 1, 163).

Сближала Толстого с Монтенем и установка на недопустимость насилия