Письма. Том первый - Томас Клейтон Вулф

месяца мне пишет кто-нибудь из членов нашей семьи, в котором она поздравила меня с тем, что у меня появились «богатые друзья». У меня и в самом деле есть «богатые друзья» (замечу, впрочем, что самые разные люди, и среди них отнюдь не одни богачи, окружали меня теплом и заботой), но я брал у них ровно столько, сколько необходимо для самого скромного существования. В этот год я, пожалуй, впервые в жизни оказался на грани самой настоящей нищеты. Но я не жалуюсь. У меня было все, что нужно. Когда я писал, окружающий мир делался чем-то призрачным.

Не знаю, правда, что будет дальше. Я не умею расхваливать свой товар, а при слове «меценат» меня начинает тошнить. Недавно до меня дошли слухи, что одна богатая дама (мисс Алиса Льюисон, которая в течение многих лет поддерживала один из здешних, и весьма прославившихся маленьких театров «Плейхаус») сказала в прошлом году кому-то из режиссеров, что не имеет ничего против постановки моей пьесы («Добро пожаловать»), хотя я один из самых нахальных молодых людей, с которыми ей приходилось сталкиваться. Когда я услышал об этом, то очень развеселился: стало быть, мои гордые и глупые слова, сказанные в ее адрес о том, что я презираю и ненавижу, теперь вернулись ко мне как бумеранг. Стало быть, я произнес свой тогдашний маленький монолог как заправский актер. Боюсь, мне никогда не стать любимчиком богатеев. Но сей час я отошел от литературной и театральной жизни с ее интригами и группировками. Не считая общения с несколькими друзьями, я живу совершенным затворником. И думаю, что правильно поступаю. Я верю (и мою веру разделяют мои друзья), что все это не напрасно. Меня заманивали предложениями о работе на следующий год в Нью-Йоркский университет, и в рекламную компанию, [Дж. Томпсон.] и даже в кино, писать сценарии. Я не принял ни одного из них – надеюсь, что всегда смогу там работать, когда придет время. Но я ничего не делал, и ни о чем не думал, кроме как о писательстве.

Жаль, не могу подробнее рассказать Вам о моей книге. Хочу лишь сказать, что скорее всего назову ее «Один… один…», потому что главная мысль, которую эта книга содержит, развивает, излучает, состоит в том, что все мы на этой земле одинокие странники, нагими и одинокими приходим мы в этот мир и одинокими чужаками проходим по нему. Как Вы, наверное, догадались, название я взял из самой моей любимой поэмы, «Сказания о Старом мореходе» Кольриджа.

Один, один, всегда один,

Один и день, и ночь,

И бог не внял моим мольбам,

Не захотел помочь.

(перевод В. Левика)

[«Повесть о старом моряке» Сэмюэла Тейлора Кольриджа (1772-1834). Вулф читал и перечитывал стихи Кольриджа на протяжении всей своей взрослой жизни: «А потом появился Кольридж – я не побоялся прочесть, в его жизни возможные предвестия моей собственной» (Wolfe, Autobiographical Outline, 63)]

Сейчас у меня в общем-то неплохое положение, хотя меня и объявили надменным нахалом (невольная самозащита тех, кто от рождения не наделен толстой кожей). Один из тех, кто меня искренне любит, сказал, что я мог бы получить от мира все, что пожелал бы («город у ног» и все такое прочее), если бы только проявлял достаточно настойчивости. Может, это так, а может, и нет, но главное в другом: я нравлюсь моим друзьям.

Я страшно устал, хотя мой организм достойно выдержал это чудовищное испытание. Еще не решил, чем займусь, когда поставлю последнюю точку. Может, съезжу ненадолго за границу.

Пора прощаться. Пишите мне, и поскорей. Вы из тех немногих людей, в чью реальность я твердо верю. Да благословит Вас Господь.

Том

Джулии Элизабет Вулф [*]

Гарвардский клуб

Западная 44-я улица, 27, Нью-Йорк

Пятница, 3 июня 1927 года

Дорогая мамочка!

Продолжаю работать, со времени последнего письма тебе погода еще терпимая, так что я пока держусь на моем чердаке. Боюсь, правда, что еще через две-три недели настанет такая жарища, что работать будет нельзя. Страшно устал, но пока не закончу, не остановлюсь. Я уже убедился: стоит не поработать хотя бы день, как потом очень трудно снова включиться. Из Нью-Йоркского университета постоянно приходят послания, где меня извещают, как дела с моей дальнейшей преподавательской деятельностью: только что получил очередную депешу, где сказано, что меня опять ждут с сентября. Но я определенного ответа не дал: пока не закончу книгу, я себе не хозяин. Не знаю, что будет дальше, но что я страшно устану, это точно. Со здоровьем все в порядке, я, правда, потерял аппетит, чему сильно огорчился, но потом обнаружил, что на самом деле нам нужно гораздо меньше пищи, чем кажется.

Никто из вас мне совершенно ничего не пишет. Пожалуй, каждый из вас задолжал мне, по крайней мере, по письму, а то и по два. Я написал миссис Робертс на адрес Мейбл, [Мейбл Вулф (1890–1958) – старшая сестра писателя] потому что потерял новый адрес миссис Робертс. Узнай у Мейбл, передала ли она мое письмо. Ты поздравляешь меня в последнем письме с тем, что у меня «богатые друзья». Думаю, что поздравлять меня надо с тем, что я не испытываю ни малейшего желания эксплуатировать, доить их, – они и без того очень мне помогли. В этот год я работал, как никогда, много гораздо больше, пожалуй, чем большинство людей, и деньги я брал только на пропитание. И еще мне подарили мансарду (которую другой человек время от времени использовал как студию). Разумеется, если я снова начну служить, я буду жить в более комфортабельных условиях. Похоже, я один из немногих в Америке, кто сумел остаться верным тому, о чем мечтал, послав мнения окружающих ко всем чертям. Насколько я могу судить, лишь очень немногие американцы занимаются тем, чем хотели бы заниматься. Я никогда не относился достаточно серьезно к зарабатыванию денег, но поскольку сто миллионов моих соотечественников ни о чем, кроме этого, и думать не хотят, полагаю, что в Америке должно найтись место и для нескольких человек вроде меня. У меня, только не приходи в ужас, плоховато с патриотизмом. Если бы не обстоятельства и не большая привязанность к нескольким людям, я бы, не задумываясь, бежал бы из этого огромного, шумного, крикливого бедлама в какое-нибудь более приятное место на земле. Я знаю и очень ценю нескольких превосходных американцев, которые не только не уступают, но в чем-то даже превосходят представителей других народов, но в целом мы – нация плохо