Любовные и другие приключения Джакомо Казановы, рассказанные им самим - Джакомо Казанова

почти излечился от своих фантазий в отношении его дочери и как-то раз, дня через четыре после нашего объяснения, случайно зашел в бильярдную, где увидел д’Аше, игравшего с одним швейцарцем по имени Шмит, который состоял на шведской службе. Заметив меня, д’Аше предложил пари на те десять луидоров, что был должен мне. Я отвечал ему: «Согласен, но пусть будет двадцать или ничего».

К концу партии д’Аше, видя неизбежный проигрыш, сделал столь явственно нечестный удар, что даже слуга сказал ему об этом. Однако же сей шулер, коему такая уловка позволяла выиграть, не обращая внимания на это замечание, взял со стола деньги и положил в карман. Тогда партнер его размахнулся и кием ударил нахала по лицу. Д’Аше смягчил удар, закрывшись рукой, и, схватив шпагу, бросился на безоружного Шмита. Молодой слуга, человек изрядной силы, успел задержать нападавшего и отвратил кровопролитие. Швейцарец же со словами «до свидания» направился к выходу. Один офицер по имени де Пиэн отвел меня в сторону и сказал, что заплатит мне из собственных денег те двадцать луидоров, которые присвоил д’Аше, но Шмит должен дать последнему сатисфакцию со шпагой в руках. Я без колебаний отвечал, что швейцарец исполнит свой долг, и обещал доставить ему на следующий день утвердительный ответ.

На сей счет у меня не было ни малейших сомнений – благородный человек, носящий шпагу, должен всегда быть готов воспользоваться ею, дабы защититься от посягательств или же искупить нанесенную им самим обиду. Конечно, это предрассудок, и, может быть, правы те, кто назовет его варварским. Но он составляет неотъемлемую принадлежность общества, и человек чести, за коего я с несомненностью почитал Шмита, не может исключить себя из общепринятых правил. На другой день с рассветом я отправился к швейцарцу и застал его еще в постели. Он встретил меня такими словами:

– Вы, конечно, явились с вызовом от д’Аше. Я готов сделать ему удовольствие и обменяться несколькими выстрелами. Но прежде он должен вернуть мне украденные двадцать луидоров.

– Завтра утром вы получите их. Я буду на вашей стороне, а секундантом д’Аше согласился быть господин де Пиэн.

Через два часа я встретился с де Пиэном, и мы назначили поединок на шесть часов утра в саду за полулье от города. С первыми лучами солнца швейцарец уже ждал меня у дверей своего дома, насвистывая пастушескую песенку. Мы отправились, и по дороге он сказал мне:

– До сих пор я всегда дрался с честными людьми, и мне будет тяжело отправить на тот свет шулера. Это дело, достойное палача.

– Понимаю, насколько неприятно рисковать жизнью из-за подобных людей.

– Для меня здесь нет никакого риска, – возразил Шмит, улыбнувшись, – я ни минуты не сомневаюсь, что убью его.

Д’Аше и де Пиэн уже ждали нас, а оказавшиеся поблизости еще пять или шесть персон были всего лишь любопытствующими бездельниками. Д’Аше вынул двадцать луидоров и подал их своему противнику со словами:

– Мне было невозможно ошибиться, и вы дорого заплатите за эту наглость. – Затем, повернувшись в мою сторону, он присовокупил: – Я должен вам двадцать луидоров.

Я ничего не ответил ему. Шмит с совершеннейшим спокойствием положил деньги в карман и, молча подойдя к двум деревьям, находившимся не более чем в четырех шагах друг от друга, встал между ними. Затем достал из кармана пару пистолетов и сказал д’Аше:

– Извольте отойти на десять шагов и стреляйте первым. Я буду прогуливаться между деревьями. Ваше право поступить точно так же, когда наступит моя очередь.

– Но надо еще решить, за кем право первого выстрела, – вмешался я.

– Это совершенно излишне, – отвечал Шмит, – я никогда не стреляю первым.

Де Пиэн поставил своего приятеля на указанное расстояние, и д’Аше выстрелил в швейцарца, который неторопливо прохаживался, поглядывая по сторонам, а потом остановился и сказал:

– Я был уверен, что вы промахнетесь, сударь. Можете продолжать.

Такое поведение показалось мне чистым безумием, и я приготовился было к переговорам. Однако они не понадобились. Д’Аше выстрелил второй раз, и снова неудачно. Противник его все с той же уверенностью сделал первый выстрел в воздух, потом, взяв второй пистолет, прицелился и поразил д’Аше прямо в середину лба. Тот замертво повалился на землю. Шмит спрятал пистолеты в карман и удалился один, словно продолжал свою прогулку. Через пару минут и я последовал за ним, удостоверившись в смерти несчастного д’Аше.

Меня ошеломила сия дуэль, скорее похожая на сон или романтический вымысел. Я поехал завтракать к мадам д’Юрфэ, которая страшно сокрушалась, так как наступил уже день полнолуния, когда я должен был в четыре часа три минуты произвести мистическое действо, а божественная Ласкарис, предназначенная служить вместилищем избранника, билась у себя на постели, изображая конвульсии, кои непреодолимо препятствовали акту оплодотворения.

Выслушав рассказ безутешной мадам д’Юрфэ, я постарался придать себе как можно более опечаленный вид. Однако же притворство моей танцовщицы было весьма кстати, ибо она уже не вызывала во мне никакого вожделения. Я изо всех сил старался утешить мадам д’Юрфэ и, посоветовавшись с оракулом, выяснил, что юная Ласкарис испорчена черным гением и мне необходимо заняться поисками избранницы, чистота коей находилась бы под покровительством высших гениев. Видя, что сия помешанная вполне счастлива обещаниями оракула, я оставил ее и пошел к Кортичелли, которую нашел в постели. Рядом с ней восседала донна Лаура.

– Так, значит, у тебя колики, моя милая? – спросил я.

– Нет, я совершенно здорова, но не встану с постели, пока ты не отдашь мою шкатулку.

– Ты стала плохо вести себя, бедняжечка, и все потому, что слушаешь свою мать. А шкатулку ты вряд ли получишь, если не захочешь исправиться.

– Тогда я расскажу всю правду.

– Тебе никто не поверит, и ты отправишься обратно в Болонью без единого подарка от мадам.

– Сейчас же отдавай шкатулку, иначе я скажусь беременной, как оно и есть на самом деле. Я все открою этой сумасшедшей старухе.

Немало подивившись, я смотрел на нее, не говоря ни слова, но про себя перебирал все способы избавления от сей мошенницы. Синьора Лаура с невозмутимостью подтвердила, что дочь ее и в самом деле беременна, однако же не по моей вине.

– А по чьей же?

– Это плод графа де Н., который был ее любовником в Праге.

Я счел сие совершенно невероятным, ибо она не выказывала никаких к тому признаков. Но впрочем, мало ли что случается. Вынужденный принять какое-то решение, дабы защититься от этих разбойниц, я удалился, ничего не сказав, и заперся с мадам