Любовные и другие приключения Джакомо Казановы, рассказанные им самим - Джакомо Казанова

Мне пришлось скоро раскаяться в своей настойчивости. Упорство этой женщины следовало бы почитать за предупреждение моего доброго гения, который хотел отвести от меня самую тягостную из совершенных мною ошибок!

В назначенный день мы прибыли в Пон-Карэ. Мадам д’Юрфэ велела опустить мост, а сама стояла у ворот в окружении слуг, как генерал, приготовившийся к сдаче крепости по всем правилам военного этикета. Сия милейшая дама, помешавшаяся лишь от чрезмерного ума, устроила для самозваной принцессы столь торжественный прием, что последняя не смогла бы сдержать удивления, если бы не мои предварительные наставления. Мадам д’Юрфэ трижды обняла ее с величайшей нежностью и назвала своей любимой племянницей. Она тут же пересказала всю свою генеалогию, а потом и происхождение дома Ласкарисов, дабы показать свое право называться ее теткой. Я немало подивился достойным манерам и совершенной серьезности моей итальянки во время сей смехотворной церемонии.

Взойдя в комнаты, фея произвела священные воскурения и окропила новоприбывшую благовониями, что было принято последней со скромностью оперной богини. За столом графиня своей веселостью и грацией покорила мадам д’Юрфэ, которая ничуть не удивлялась плохому французскому выговору гостьи. О даме Лауре не стоило и упоминать – она знала лишь свой итальянский. Ей отвели хорошую комнату, куда все приносили, и она выходила оттуда только к мессе.

Замок Пон-Карэ – это настоящая крепость, выдерживавшая осады во времена Религиозных войн. Он имеет форму прямоугольника с зубчатыми башнями по углам и со всех сторон окружен глубоким рвом. Комнаты там просторны и роскошно обставлены, но по старинной моде. Везде роились тучи комаров, кои заживо поедали нас, оставляя на лицах болезненные волдыри. Однако я обещал провести здесь восемь дней, и мне было бы затруднительно найти предлог, чтобы сократить сие время. Мадам велела поставить около своей кровати еще одну, для племянницы. Дабы она не вздумала удостовериться в ее девственности, оракул запретил это под страхом лишить благословения то действо, которое было назначено на четырнадцатый день апрельской луны.

В сей день мы отужинали без вина, после чего я пошел и лег в постель. Через четверть часа мадам привела ко мне девственницу Ласкарис. Она раздела ее, натерла благовониями и уложила рядом со мной, но сама не удалилась, а пожелала видеть собственными глазами таинство, благодаря которому ей предстояло перевоплотиться ровно через девять месяцев.

Акт был совершен по всем канонам, и мадам оставила нас вдвоем на целую ночь, проведенную нами сравнительно с остальными наилучшим образом, так как графиня ночевала потом у тетки до самого последнего дня Луны, когда я должен был узнать у оракула, произошло ли зачатие. Это вполне могло случиться, ибо ничто не осталось упущенным для достижения сей цели. Однако же я счел более разумным получить отрицательный ответ, и мадам д’Юрфэ была в отчаянии, хоть я и старался утешить ее другим изречением оракула, согласно которому то, что не осуществилось в апреле в пределах Франции, может быть произведено в мае за границами королевства.

Теперь самым важным было назначить место для повторного совершения таинства. Мы выбрали Экс-ля-Шапель, и за пять-шесть дней все приготовления к поездке полностью завершились. Опасаясь неприятностей, я постарался ускорить наш отъезд. Мы отправились с наступлением мая в берлине, куда, кроме мадам д’Юрфэ и меня, поместились также самозваная Ласкарис со своей любимой камеристкой. Вслед за нами следовал двухместный кабриолет, занятый синьорой Лаурой и еще одной служанкой. На козлах берлина восседали два лакея в роскошных ливреях. Один день мы отдыхали в Брюсселе и другой в Льеже. В Эксе оказалось множество знатных иностранцев, и во время первого же бала мадам д’Юрфэ представила мою Ласкарис как свою племянницу двум мекленбургским принцессам. Фальшивая графиня принимала знаки их внимания с непринужденной скромностью и особенно заинтриговала маркграфа Байрейтского и его дочь, герцогиню Вюртембергскую, которые не отпускали ее до самого разъезда. Я был как на иголках, опасаясь, как бы моя героиня не выдала себя каким-либо номером из закулисного репертуара. Однако же она танцевала с отменной грацией, чем заслужила рукоплескания всех собравшихся. Отовсюду ко мне стекались комплименты. Я же чувствовал себя настоящим мучеником, ибо сии похвалы казались для меня полными скрытой насмешки, словно каждый угадал в ней оперную танцовщицу, переодетую графиней.

Улучив минуту поговорить с этой безумной, я стал заклинать ее, чтобы она танцевала как благородная девица, а не фигурантка балета. Однако же она чрезвычайно возгордилась своими успехами и осмелилась ответить, что и благородная девица может танцевать как актриса и уж во всяком случае она никогда не согласится ради моего удовольствия танцевать дурно. Ее слова были мне столь противны, что я тут же прогнал бы эту наглую авантюристку, если бы знал, как это сделать. Но я поклялся себе, что, хотя и с некоторой задержкой, она получит по заслугам. Не знаю, почитать ли это пороком или достоинством, но желание мести исчезает во мне лишь после его удовлетворения. На следующий после бала день мадам д’Юрфэ подарила ей шкатулку, где оказались украшенные бриллиантами часы, алмазные серьги и перстень с камнем в пять карат. Все это стоило не менее шестидесяти тысяч франков. Я отобрал у нее сии драгоценности, дабы она не вздумала сбежать с ними.

Тем временем, ожидая назначенного срока, я, чтобы рассеять скуку, занимался картами и сводил дурные знакомства. Самым недостойным из них был один французский офицер по имени д’Аше, имевший красивую жену и еще более прелестную дочь. Сия последняя не замедлила занять в моем сердце то место, которое принадлежало Кортичелли лишь по названию. Однако, когда мадам д’Аше поняла, что я отдаю предпочтение дочери, она перестала принимать мои визиты.

Поскольку я ссудил д’Аше десять луидоров, то почел себя вправе пожаловаться ему на неучтивость его супруги. Однако же он возразил с некоторой резкостью, что, раз я ходил ради дочери, она поступила вполне резонно, ибо для девицы надобно подыскивать мужа, а при честных с моей стороны намерениях мне следовало бы прежде всего объясниться с матушкой. Во всем его рассуждении не было ничего обидного, кроме самого тона, и поэтому, зная его как отъявленного грубияна и пьяницу, готового драться по любому поводу и без повода, я решил смолчать и оставить в покое его дочь, не желая компрометировать себя с подобным человеком.

Находясь в таковом положении, я уже