Любовные и другие приключения Джакомо Казановы, рассказанные им самим - Джакомо Казанова

class="p1">На следующий день я отправился с письмами к г-ну интенданту, который просил меня обедать только у него. Графа Ластика в Меце не оказалось, и я был весьма огорчен этим, так как он намного увеличил бы для меня приятность жизни в сем прекрасном городе. В тот же день я послал Кортичелли пятьдесят луидоров и в письме просил, как только она освободится, найти себе спутника, который знал бы дорогу и мог бы сопровождать ее самое и ее матушку. Кортичелли не могла покинуть Прагу раньше Великого поста, и, чтобы убедить ее, я обещал полностью устроить все денежные дела.

Через пять дней я совершенно освоился в городе, однако манкировал обществом ради театра, в коем меня привлекла одна актриса комической оперы. Ее звали Ратон, и ей было лет пятнадцать-шестнадцать, как это принято среди актрис, которые всегда убавляют хотя бы два или три года, – вполне простительная и свойственная всем женщинам слабость, ибо молодость составляет для них первейшее преимущество. Ратон была не так красива, сколь привлекательна, однако особенно соблазнительной делало ее совсем другое обстоятельство: она назначила за свою невинность цену в двадцать пять луидоров.

Можно было провести с ней ночь и за один луидор, а двадцать пять платить лишь в том случае, если удастся произвести желаемое действо. Стало известно, что многие офицеры и молодые чиновники пытались совершить сей подвиг, однако же безуспешно, и каждый терял только свой луидор.

Необычайность такого положения была слишком пикантной, чтобы и у меня не возникло искушения. Посему я поспешил заявить о себе, но, не желая быть обманутым, принял меры предосторожности. Я сказал этой красавице, что она придет ко мне ужинать и получит двадцать пять луидоров, если полностью удовлетворит меня, а в противном случае – шесть, конечно при условии, что у нее не обнаружится никакого изъяна.

Ратон пришла вместе со своей теткой, которая за десертом оставила нас и удалилась в соседнюю комнату, чтобы провести там ночь. Девица оказалась идеалом по совершенству форм, и я не мог спокойно думать о том, что буду иметь ее в полном своем распоряжении и скоро, подобно Одиссею, завладею руном, правда не золотым, а цвета черной смоли, кое не поддалось усилиям самых блестящих юношей Меца. Читатель может подумать, что, не располагая более крепостью молодого возраста, я чувствовал неуверенность после безуспешности предшественников. Но ничего подобного – я не сомневался в себе и только посмеивался. Ведь остальные были французами, которые искуснее в умении штурмом взять неприступную крепость, чем защищаться от проделок молодой мошенницы. Родившись итальянцем, я хорошо знал все их уловки и был уверен в своем успехе.

Однако мои приготовления оказались излишними. Попав ко мне в объятия, Ратон сразу поняла бесполезность притворства и не прибегала ко всем своим фокусам, которые заставляли неопытных претендентов почитать ее за то, чем она уже никак не была на самом деле. Девица вполне отдалась мне, а когда я пообещал ей сохранить тайну, ответила на мои чувства с неменьшим пылом. Конечно же, ей не пришлось испытать ничего для себя нового, и поэтому можно было не давать ей двадцать пять луидоров. Однако я остался доволен, да и вообще не придавал значения подобного рода обстоятельствам, а посему вознаградил ее так, словно мне первому выпало вкусить сего плода.

Я содержал Ратон по луидору в день до прибытия Кортичелли, и она оставалась верна мне, так как неотступно находилась возле меня. Общество сей милой девицы было столь приятным, что я немало раскаивался в необходимости ждать мою итальянку, о приезде которой мне сообщили в ту минуту, когда я выходил из ложи, собираясь идти домой. Наемный лакей громким голосом объявил, что моя супруга с дочерью и еще одним господином прибыли из Франкфурта и ожидают меня в гостинице. «Дурак, – ответил я ему, – у меня нет ни жены, ни дочери». Впрочем, это не помешало всему Мецу узнать о приезде моего семейства.

Кортичелли бросилась мне на шею, хохоча, по своему обыкновению, а старуха представила человека, сопровождавшего их от Праги. Это был наш соотечественник по имени Монти, давно обосновавшийся в Праге и зарабатывавший на хлеб обучением итальянскому языку. Я с удобством поместил синьора Монти и старуху, а молодую ветреницу отвел к себе в комнату. Я нашел ее изменившейся в лучшую сторону – она выросла и приобрела более округлые формы, а грациозность манер окончательно делала из нее замечательно красивую особу.

– Сумасшедшая, зачем ты позволила матери назваться моей женой? По-твоему, это очень лестно для меня?

– Она страшно упряма и скорее даст себя высечь, чем назовется моей гувернанткой, потому что для нее гувернантка и сводня одно и то же.

– Какое невежество! Но мы заставим ее согласиться, по доброй воле или силой. Я вижу, ты роскошно одета, значит тебе повезло?

– В Праге мне удалось обольстить графа Н., и он был щедр. Но, мой друг, я прежде всего хочу просить, чтобы вы отпустили синьора Монти. У сего честного человека в Праге осталось семейство, и он не может долго задерживаться.

Франкфуртская карета отправлялась тем же вечером. Я велел позвать Монти и, поблагодарив его за услуги, щедро наградил, так что он уехал вполне удовлетворенный.

Мне было незачем оставаться долее в Меце, и я простился со своими новыми знакомыми. На следующий день я заночевал в Нанси, откуда отправил письмо к мадам д’Юрфэ с сообщением, что везу девственницу – последний отпрыск фамилии Ласкарисов, некогда правивших в Константинополе. Я просил принять ее из моих рук в загородном доме, где мы остановимся на несколько дней для каббалистических церемоний.

Она отвечала, что ждет меня в Пон-Карэ, старом замке за четыре лье от Парижа, и примет молодую принцессу со всеми знаками самого дружеского внимания. «Я тем более чувствую себя обязанной к этому, – писала моя помешанная, – что фамилия Ласкарис связана родственными узами с домом д’Юрфэ, не говоря уже о моем предназначении сделаться плодом сей счастливой девственницы». Из ее послания я понял необходимость если не охлаждения ее пыла, то, во всяком случае, сдерживания внешних оного проявлений и отписал ей в этом смысле с разъяснениями, почему гостью следует титуловать лишь графиней. В конце письма я сообщал, что мы приедем в понедельник на Святой неделе и нас будет сопровождать гувернантка юной Ласкарис.

Я провел около двух недель в Нанси, давая наставления девице и уговаривая ее матушку удовлетвориться ролью покорнейшей слуги графини Ласкарис. В последнем я только с