Любовные и другие приключения Джакомо Казановы, рассказанные им самим - Джакомо Казанова

вместе с Дезармуазом, предшествуемый Дюком в качестве курьера. Однако в Раштадте мы изменили сей порядок, поскольку Рено сочла, что даст меньше поводов праздным домыслам, если пересядет ко мне в карету. А Дезармуаз охотно занял освободившееся место. Мы сразу же взяли откровенный тон, и она посвятила меня в свои дела, а я доверил ей все, что не имело смысла скрывать, в том числе и о моей комиссии от лиссабонского двора. Она также рассказала, что едет в Мюнхен и Аугсбург только для того, чтобы продать свои бриллианты.

Моя очаровательная Рено не находила удовольствия путешествовать ночью, так как любила обильные ужины и ложилась, лишь когда у нее начинала кружиться голова. Винные пары превращали ее в истую вакханку, которую трудно было удовлетворить, и, когда силы мои иссякали, я просил оставить меня в покое, и ей приходилось покоряться.

По прибытии в Аугсбург мы предполагали остановиться у «Трех мавров», но хозяин объявил, что никак не может принять нас, поскольку всю гостиницу занял французский посол. Тогда я решил отправиться к г-ну Карли, банкиру, у которого имел собственный счет, и он незамедлительно предоставил мне отменнейший дом с обстановкой и садом, который я снял на полгода и который пришелся Рено весьма по вкусу. В Аугсбурге еще никого не было, и Рено, собиравшаяся в Мюнхен, убедила меня, что мне будет скучно одному, и я решил сопровождать ее.

В течение четырех роковых недель, проведенных мною в Мюнхене, я проиграл все свои деньги, заложил драгоценностей больше чем на сорок тысяч франков и, самое худшее, потерял свое здоровье. Моими убийцами явились те самые Рено и Дезармуаз, которые стольким были обязаны мне и отплатили за то самой черной неблагодарностью.

На третий день после приезда в Мюнхен я по необходимости сделал частный визит вдовствующей супруге электора саксонского. К сему вынудил меня состоявший в свите этой принцессы мой зять, который заявил, что я не смогу манкировать подобным знаком учтивости, так как принцесса знает меня и уже извещена о моем прибытии. Мне не пришлось раскаиваться в своем согласии, я был прекрасно принят, и она слушала меня с отменной внимательностью, поскольку отличалась любопытством, как и все праздные люди, не умеющие обходиться собственным своим обществом, не обладая для сего в достаточной степени ни умом, ни образованием.

Я совершил немало глупостей за свою жизнь, признаюсь в том с не меньшей откровенностью, чем Руссо, этот великий, но несчастный человек. Однако лишь немногие из них были столь бессмысленны, как эта поездка в Мюнхен. С тех пор как я уехал из Турина, у меня началось переломное время. Мой злой гений заставлял меня делать одну глупость за другой. Мое ночное падение, вечер у Лимора, сообщество с Дезармуазом, уверенность, что Коста не обманет меня, связь с Рено и превыше всего то непостижимое легкомыслие, с которым я позволил одурачить себя игрокам в фараон, славившимся на всю Европу своим умением подправлять фортуну!

Каждый день садился я за карты и часто проигрывал на слово. Необходимость платить следующим утром причиняла мне крайние неприятности. Когда истощился мой кредит у банкиров, пришлось обратиться к евреям, которые, как известно, дают деньги только под заклад. Посредниками в этом были Дезармуаз и Рено. Она вскоре завладела всем, что только проходило через ее руки. Впрочем, это было еще не самым ужасным злом, которое она причинила мне.

Я воспринял снедавший ее недуг, каковой, подтачивая все изнутри, оставлял внешность нетронутой, и самая жестокая опасность заключалась в том, что свежесть этой женщины казалась свидетельством совершеннейшего здоровья. Наконец, сия змея, явившаяся для моей погибели из самого ада, настолько покорила меня своими чарами, что я целый месяц совершенно не противодействовал болезни, так как она сумела внушить мне, что будет опозорена, если во время нашего пребывания в Мюнхене я обращусь к хирургу, поскольку при дворе всем известно о нашей совместной жизни.

Я был совершенно вне себя и, самое невероятное, каждый день возобновлял яд, которым она отравляла мою кровь. Пребывание в Мюнхене было воистину проклятием. Рено обожала карты, и Дезармуаз играл в половину с ней. Я никогда не присоединялся к ним, потому что самозваный маркиз передергивал без всякой меры, и чаще всего с большей наглостью, чем умением. Он приводил в мой дом каких-то подозрительных людей и угощал их за мой счет, а потом во время игры каждый вечер происходили самые скандальные сцены.

Оба последних раза, когда я имел честь беседовать со вдовствующей супругой электора саксонского, мне пришлось претерпеть чувствительнейшие унижения. Принцесса сказала: «Здесь известно, сударь, о ваших отношениях с Рено и о той жизни, которую она ведет в вашем доме, возможно без вашего ведома. Это наносит ущерб вашей репутации, и я советую как можно скорее положить всему конец».

Но она не знала, что к этому меня вынуждали буквально все обстоятельства. Прошел уже месяц со дня моего отъезда из Парижа, а я еще не получил никаких известий ни от мадам д’Юрфэ, ни от Косты. Я никак не мог понять причину сего, но уже начал подозревать моего итальянца и страшился, не умерла ли моя добрая покровительница или, что для меня было бы нисколько не лучше, не прозрела ли она в своих заблуждениях.

Итак, я оказался в совершенно отчаянном положении, но более всего меня удручало то, что пришлось признаться самому себе в начинающемся упадке сил – неизбежном следствии возраста. У меня уже не было той беззаботной уверенности, которую дают молодые силы и чувства, но в то же время недоставало жизненного опыта для исправления своего состояния. Тем не менее благодаря выработавшимся привычкам, которые образуют твердый характер, я решился незамедлительно покинуть Рено и ждать ее в Аугсбурге. Она же не сделала никаких усилий, чтобы удержать меня, однако обещала вернуться сразу же, как только ей удастся выгодно продать свои бриллианты. Я уехал, послав вперед Дюка, весьма довольный, что Дезармуаз почел за благо остаться с презренным созданием, столь несчастливое для меня знакомство с которым было делом его рук. Явившись в свой прелестный аугсбургский дом, я улегся в постель с твердой решимостью покинуть ее или мертвым, или же избавленным от терзавшего меня яда. Мой банкир, г-н Карли, рекомендовал некоего Кефалидиса, ученика знаменитого Файе, несколько лет назад в Париже избавившего меня от такой же болезни. Этот Кефалидис почитался лучшим хирургом города. Исследовав мое состояние, он заверил, что излечит меня одними потогонными средствами, не