Любовные и другие приключения Джакомо Казановы, рассказанные им самим - Джакомо Казанова

над своей Дульцинеей[194]. К концу ужина я представил его взору мою малютку в природном ее виде, а себя подобно Адаму, перед тем как он сорвал роковое яблоко. Глупец сделал движение, намереваясь выйти, и уже взял страсбуржанку за руку. Но я повелительным тоном велел ему оставаться на месте, и он не нашел ничего лучшего, как повернуться спиной. Зато красавица его, желая как бы защитить девчонку, которая уже совершенно уступила мне, встала столь удобно, что еще более увеличила мое блаженство и сама старалась получить удовольствие, насколько это было возможно для моей блуждающей руки.

Сия вакханалия воспламенила старушку Басси, и она стала побуждать своего мужа оказать ей знаки супружеского расположения, чему тот и уступил. Скромный же Арлекин, подойдя к камину, охватил голову руками и оставался недвижим. Довольная сим счастливым положением, уже загоревшаяся страсбуржанка уступила природе и позволила мне делать с собой все, что угодно. Она заменила на краю стола младшую Басси, и я произвел великое приношение во всем его совершенстве. Страстные ее движения показывали, что испытываемое ею наслаждение никак не менее сильно, нежели мое.

В заключение сей оргии я вывернул на стол содержимое своего кошелька и получил удовольствие от того, с какой жадностью набросились они на две дюжины цехинов.

Через неделю я предоставил Басси самому вести свои дела, снабдив его кое-какими деньгами. Он продолжал представления, хотя и уменьшил цены до прежних и не стал пускать в парадиз без билетов. Положение его существенно поправилось.

В середине декабря я покинул Аугсбург. У меня было очень тяжело на сердце из-за моей милой Гертруды, которая полагала себя беременной, но не могла решиться уехать со мной во Францию. Я охотно взял бы ее, тем более что отец совсем не собирался искать ей мужа и согласился бы отдать мне дочь как любовницу.

Я уехал, имея Дюка на месте кучера, но так и не смог простить его. Когда мы прибыли в Париж, я высадил беднягу вместе с его пожитками посреди улицы Сент-Антуан и там оставил, не дав ему, несмотря на слезные мольбы, никакой рекомендации.

С тех пор я совершенно потерял его из виду и до сих пор жалею о нем, потому что это был превосходный слуга, хотя и наделенный весьма существенными пороками. Мне можно было бы вспомнить о том, что он сделал для меня в Штутгарте, Золотурне, Неаполе, Флоренции и Турине, однако взяло верх возмущение перед его наглостью, которая скомпрометировала бы меня в глазах аугсбургских властей, если бы моя сообразительность не подсказала мне способ уличить его в краже, ибо иначе последняя непременно была бы отнесена на мой счет. Я и так слишком часто спасал его от рук правосудия и отнюдь не скупился на вознаграждение услуг.

XXXV

История графини Ласкарис

1762 год

Из Аугсбурга я направился в Базель через Констанц, где остановился в самой дорогой швейцарской гостинице. Хозяин, по имени Имхоф, был первейшим мошенником, однако я нашел его дочерей привлекательными и, посвятив развлечениям три дня, продолжал свой путь. В Париж я приехал в последний день 1761 года и поселился на улице Бак, где мадам д’Юрфэ приготовила мне элегантную и богато обставленную квартиру.

Я провел в сих прелестных апартаментах целых три недели, никуда не выходя, дабы убедить эту добрую даму, что возвратился в Париж, единственно намереваясь сдержать свое слово и устроить ее перерождение в мужчину.

Все это время мы проводили за приготовлениями, необходимыми для сего таинственного обряда и состоявшими в особом культе гениев всех семи планет, когда каждому из них посвящался свой день. Завершив эти приготовления, я должен был отправиться в некое место, указанное мне самими гениями, привезти оттуда девственницу и способом, известным лишь братьям Креста и Розы, оплодотворить ее для рождения сына. Мадам д’Юрфэ предстояло принять этого ребенка при его рождении и держать безотлучно у себя на постели семь дней. По истечении сего срока она должна была умереть, вдохнув свою душу в уста моего сына. После такого превращения мне надлежало воспитывать дитя до трехлетнего возраста, когда мадам д’Юрфэ возродится в нем, после чего я должен был начать посвящение ее в тайны великой науки.

Сие действо было назначено на апрельское, майское или июньское полнолуние. Мадам д’Юрфэ составила завещание по всей форме в пользу ребенка, а меня определила его опекуном до тринадцати лет. Эта сумасшедшая твердо верила в истинность моих обещаний и сгорала от нетерпения увидеть девственницу, предназначавшуюся в качестве сосуда божественного превращения, а посему все время торопила меня с отъездом.

Я надеялся, что, отвечая через оракула, смогу внушить ей отвращение к сему предприятию, ибо все-таки речь шла о смерти, и поэтому, как мне казалось, естественная привязанность к жизни поможет затянуть дело до бесконечности. Однако же, обнаружив прямо противоположное, я оказался перед необходимостью хотя бы для вида сдержать слово и ехать за таинственной девственницей.

Итак, мне было нужно найти мошенницу, которая быстро поняла бы, как держать себя, и я вспомнил про Кортичелли. Она уже девять месяцев находилась в Праге, а еще в Болонье я обещал приехать к ней до конца года. Однако по возвращении из Германии, откуда я привез не очень приятные воспоминания, мне не хотелось снова пускаться в путь во время холодного сезона, да еще по столь пустячному поводу. Я решил не затруднять себя и вытребовать ее во Францию, послав нужные для этого деньги.

Г-н Фукэ, приятель мадам д’Юрфэ, был интендантом в Меце, и рекомендательное письмо к нему, без сомнения, гарантировало благожелательный прием. Там же со своим полком находился и его племянник граф Ластик, которого я хорошо знал. Сообразив сии обстоятельства, я избрал Мец для встречи девственницы Кортичелли. Мадам д’Юрфэ снабдила меня всеми необходимыми письмами, и 25 января 1762 года я покинул Париж, нагруженный подарками и отягощенный крупным аккредитивом, который, впрочем, я совершенно не использовал, ибо мой кошелек был и без того достаточно полон.

Я не взял с собой никакой прислуги, так как после воровства Косты и мошенничества Дюка уже не мог никому довериться. Через два дня я был в Меце и остановился у «Короля Дагобера» – в превосходной гостинице, где встретился со шведским графом Левенгауптом, с коим познакомился у жившей в Париже принцессы Ангальт-Цербстской, матери русской императрицы. Он пригласил меня отужинать в обществе герцога Дё Пона, направлявшегося инкогнито в Париж для встречи с Людовиком XV.