Давайте помолимся! (сборник) - Аяз Мирсаидович Гилязов

простят меня! Может, из-за преклонения пред тобой, из-за благоговейного слушания твоей игры в душе не осталось места для других, не знаю. Твой «хохочущий саксофон» я помню во всех подробностях. Вместе дружно смеялись и мы, и оккупировавшие первые ряды бериевские палачи! Даже настороженно прильнувшая к окнам лагерная темнота как будто бы немного прояснилась тем волшебным вечером! Наши онемело застывшие лица, растрёпанные в напряжённо-испуганном ожидании предстоящей отправки в рабочую зону души, открывшись и расслабившись, позволили нам хотя бы на один вечер почувствовать себя людьми! Именитый венгерский саксофонист Лайош Мештерхази! Ты нас, арестантов пятидесятого года, своей неистовой, азартной игрой на саксофоне, окутав заставляющей переживать музыкой, отправил из пересыльной зоны Карабаса в каменоломни, на строительство рудников, на кирпичный завод, на ДОКи… И нас отправил, и сам от нас не отстал вместе с арестантом-саксофоном…

Мы в Актасе. Весна приближается, весна! Осторожные, чуткие, злобные палачи Берии, даже они не могут остановить наступление весны. На дворе апрель. Ветры-ветра, весенние ветры всюду одинаковы, они приносят согревающую душу надежду. Всё расцветает, измученные удушливыми бараками лица проясняются, светлеют, лучатся! Мы в Актасе, сыновья четырёх тысяч отцов. Среди русских предостаточно молодых парней, многие бандеровцы, литовцы – молодёжь. У парней от двадцати до тридцати пяти вёсны не похожи на остальных, в это время кровь кипит, душа куда-то рвётся, страсть вспыхивает и подбивает на различные поступки. Молодая душа – самый любимый, самый желанный друг весны. Весна – это время набухания и проклёвывания завязей любви. Любовь – это первая сила, помогающая примериться и понять, кто есть кто. Если по весне не проснёшься, в осенние заморозки, в беспощадные зимние бураны душа твоя останется заледенелой: послав весну и к унылым арестантам Актаса, Всевышний смотрит на них добрыми, просветлёнными глазами! По соседству с нашей женская зона. Молодые, здоровые, сильные, только три-четыре года тому назад лишённые свободы ядрёные девки. Белые шеи, тугие груди, собранные на макушке волосы похожи на соловьиное гнездо, вот такие девушки из Львова и Ровно жили там. Высокие, ладные, с изящными талиями латышки и литовки. Живые, заводные, готовые стрелой унестись в небо русские красавицы. Насильно вывезенные в Германию, надорвавшие там спины, сгорбленные, беззубые горемыки войны. Из последних сил, с большими трудностями вернувшиеся на родину, и по-новой здесь искалеченные… Некрасивые, уродливые, груди висят, как тряпочные лоскуты, лица превратились в пожухлые бутоны, одним словом, несчастные женщины…

Весна и на них нахлынула. Вокруг барака ещё не успели высохнуть бороздки, оставленные проворной капелью. Таинственным морем горит на горизонте заря. В это время ветер доносит со стороны женской зоны сильный звук. Присевшие передохнуть на кончики колючей проволоки капли дрожат и поблёскивают, с неприглядных, раздирающих душу вышек, похожих на чёрные свечи, течёт талая вода. Чуждый звук, незнакомые голоса! Ты ещё не понимаешь, что это песня, но сгустившаяся от лютых морозов кровь вдруг разжижается, сжавшиеся от страха сосуды тотчас расширяются. Ты, одна из тысяч безымянных кочующих песчинок, неожиданно начинаешь ощущать себя человеком. Хором исполняемая песня не может быть общим гостем для всех слушающих её сердец, каждая душа воспринимает песню по-своему. Оглохшие за зиму уши открываются, и начинаешь слышать и шорох корней проклёвывающейся по весне травы, и невнятное ворчание протекающих над головой облаков, и протяжные стоны ворот и калиток в предчувствие весны. Девушки поют! Девушки! Самый красивый цветок природы, самое великое и загадочное чудо живого мира – эти слова разве не объясняют суть женщины? Женщины – Матери! Нить жизни в их руках. «В чреве Матери – здоровье и будущее народа», – утверждал известный историк Тацит160! Вот они, совсем недалеко, их стенания донёс до нас настороженный весенний ветер! Глаз арестанта, что лазер, слух – сродни совиному. Дорогие девушки-певуньи! Вам ведь самое время любить мужей, радовать их, сводить с ума жарким дыханием, счастливыми вечерами и ночами вместе взмывать в небеса, делать из возлюбленных настоящих мужчин, порадовав мир ещё одним ребёнком! Если не настигнет в шестнадцать, придёт ли любовь после двадцати? В двадцать пять любовь приобретает иные краски, войдя в другие берега, течёт неспешно, сдержанно, а в тридцать-сорок изменения ещё более кардинальны. Однако любовь никогда не умирает, она может уйти только вместе с душой, любовь жива, изменяется лишь её место в жизни человека. Правда, каждый человек переживает любовь по-своему, наверное. Верно одно: в апреле-мае в девушек вселяется другое сознание, открывается ценность жизни, они каждой клеточкой начинают с горечью ощущать течение реки времени. Женская душа отчётливей, с более сильным огорчением ощущает потраченную впустую жизнь. Разве не об этом поётся в их песне, прилетевшей к нам по небесным росчеркам последних лучей?!

Украинский язык поэтичен. Великий Тукай, самый настоящий кудесник татарского языка, по-русски почти не звучит. Русский поэтический язык не подходит к татарскому, и таинства русского языка на татарский не перевести. Попробуй-ка скажи по-татарски: «Выткался на озере алый свет зари!» Красивейшие татарские слова порой тоже невозможно перевести на русский.

Удивительно, вырывающиеся из женской зоны песенные вихри возникают только в апреле. Мы тоже выходим на улицу, растекаемся по двору, двери бараков перестают хлопать, громкие разговоры стихают. На земле и в небе остаётся лишь одна божественная чарующая сила – хор поющих женщин. Каждый думает о своём, наверное, каждый по-своему грустит, но общая сила, воодушевляющая нас, они – женщины…

В Актасе эта лавина хорового пения по весне сводила с ума, а когда меня перевели в Волынку, на каменоломни, хоровое пение мужчин заставило меня ещё сильнее зауважать украинский народ. О-о, какие высокие, драгоценные минуты пережил я, когда до изнеможения пахал в каменоломнях! Каменоломня целый день гудит. Пыль, поднимаемая железнозубыми перфораторами, с визгом вгрызающимися в каменную грудь, оседает долго. В восьмидесятиметровый колодец, окружённый каменными скалами, ветры не проникают. Пыль толстым налётом оседает в горле, жара, ни пятачка тени вокруг. Вышедшие на работу арестанты, съев на завтрак кусок солёной рыбы, мучаются от жажды. Проступающая сквозь трещины в камне, напоминающая материнские слёзы вода внизу собирается в лужицы, припав к которым, мы утоляем нестерпимую жажду… Горящим голодным желудкам – холодная вода с привкусом меди!.. Горло свербит, кашель нападает. Работа – без смен, «световой день», ломаешь камни от темна до темна, складываешь… Пудовые кувалды ломают огромные каменные глыбы, вагоны поднимаются-спускаются по наклонной эстакаде. С нетерпением ждёшь захода солнца!.. Наконец, съём! Звенящий рельс, подвешенный возле вахты, созывает к себе. Оттуда и отсюда к вахте тяжёлой походкой стекаются изнурённые полуголые арестанты, весь день кипевшие возле каменных куч. В шахте невидимые прежде надзиратели