Воспоминания провинциального адвоката - Лев Филиппович Волькенштейн

Меня облила серной кислотой жена. Я ведь женился на Луизе Федоровне, но надо вам знать всю мою историю. В юности многие мечтают завоевать жизнь сообразно своим влечениям. Мои мечты, которые я осуществлял, — стать крупным промышленником, выстроить заводы, дать людям новоизобретенные машины, создать работу для многих тысяч людей, заработать миллионы и т. д. К этой цели я шел, отдавшись весь делу, для чего пришлось отказаться от многого личного. Шел ли я по верному пути — не могу судить, но капитал и знания мои увеличиваются, и я начинаю подумывать о создании около наших мест машиностроительного завода. Угольные шахты (Грушевка) здесь, вода — Дон, руда близка, капиталов кругом, лежащих без употребления, много, пути сообщения водные и железнодорожные достаточные. Все условия успеха для осуществления задуманного дела налицо. И я работал, стал маньяком, весь отдался делу, устраняя все личное, что могло мне мешать, и отказываясь от многих жизненных удобств. Знаю, что меня осуждали, считали, что цель моей жизни только нажива и что превращаюсь в Плюшкина. Меня не понимали, а я мечтал, каким вниманием меня окружат, когда осуществлю мои заветные мечты, какие создам учреждения…

Чтобы ничего мне не мешало, я решил не обзаводиться семьей. И мне противны были девицы общества, в котором живу: девицы, которые превращаются в дам, ничего не делающих, убивающих время скверной музыкой, скверным театром, убогими балами, вечерами и другими провинциальными развлечениями. Я мечтал о какой-то другой женщине, которую найду, когда буду славен и богат, а пока вычеркнул естественное стремление человека — иметь семью. Брал в дом «экономок», привязанности не было, награждал их деньгами, уходила одна, находилась другая.

Против моего дома проживала незнакомая мне семья, в которой были маленькие дети, за которыми ухаживала, как видно было из моих окон, молодая немка. Обычно встаю рано, и мне видно было, как эта молодая особа работала. Было лето. Рано утром она штопала и стирала детское белье, затем в садике готовила для детей завтрак, умывала детей, а когда я шел обедать, то часто мог наблюдать возвращающихся детей с занявшей мое внимание бонной — они проводили утро в ограде Никольской церкви. Словом, незнакомая и малоинтересная женщина заняла мое внимание, и я решил предложить ей поселиться у меня, чем нести тяжелый, плохо оплачиваемый труд ухаживанья за детьми. Заключить знакомство было нетрудно, и вскоре Луиза Федоровна поселилась у меня на должность экономки. Сошлись. Она тихо работала, делала нужное по дому. Первое время ее, видимо, радовала возможность быть более свободной, не быть подчиненной барыне[433] и не возиться с маленькими детьми. Я мало с нею считался, предоставил полную свободу. Прошло несколько месяцев. Меня несколько взволновало, когда она мне объявила, что беременна, и я не знал, как быть. Я спросил, как она думает поступить. Она твердо ответила:

— Рожу, и если это вам неприятно, то дайте мне средства устроиться, и я уеду домой в Митаву[434].

Мы всегда говорили по-немецки, и это также содействовало сближению. Ответил, что время терпит. Я уже тогда не мог ее отпустить. Ее независимый характер уже в то время обратил мое внимание. Она занимала совершенно отдельные две комнатки, и я даже не знал, когда она родила. Утром ко мне пришла немка-акушерка и сказала:

— Ночью Луиза Федоровна родила девочку, она здорова. Прошу вас дать на нужные расходы.

Я растерялся. Стать отцом совершенно не входило в мои намерения. У меня явилось брезгливое чувство к новорожденному и к матери. Никогда не видал новорожденных и рожениц. Мне показалось, что в моих комнатах пахнет чем-то нехорошим. Дал на расходы и просил акушерку меня более не беспокоить. Недели через три я впервые увидел Луизу Федоровну. Мне показалось, что она похорошела. Она мне сказала:

— Обедать с вами не буду, не могу оставить ребенка.

Меня это даже обрадовало. Время было зимнее, и я решил весной дать ей денег и отправить, но не скажу, чтобы я был спокоен. Как-то она зашла ко мне и сказала, что в комнатах, ею занимаемых, мало света, солнце совсем не проникает, что вредно для ребенка, и она просит выбить окно на улицу. Я ничего не ответил. Когда немного потеплело, она вновь повторила эту просьбу, и я опять промолчал. Обычно я входил в дом через парадное, но однажды, видя ворота раскрытыми, я пошел через двор, где встретил рабочего с инструментами. На мой вопрос, что он здесь делает, он ответил:

— Окно выбили в переулок и раму вставили.

Я вскипел, позвал Луизу Федоровну и крикливо спросил, как она посмела распоряжаться в моем доме, на что она злобно ответила:

— Пес и тот обнюхает своего детеныша, а вы хотите заморить вашего ребенка, я этого не допущу, — швырнула ключи по дому, хлопнула дверью так, что все зазвенело, и ушла к себе.

Я совершенно растерялся: со мной никогда никто так не разговаривал, а главное, я почувствовал полную беспомощность. Я не мог крикнуть: вон из моего дома! Я даже испугался при мысли — не уйдет ли она сама? О ребенке не думал, я его не видел, не знал.

Потянулись скверные дни. Я потерял мой покой. Наступила весна, но я был далек от объяснения с Луизой Федоровной. Я ее не видел, но хозяйство она вела. Однажды, возвращаясь домой, я увидел служащую у меня девушку с детской повозочкой. Прислуга, увидев меня, испугалась и хотела быстро свернуть в переулок, но я ее остановил. Из коляски на меня смотрела миленькая девочка с большими глазками. Увидела мою палку с набалдашником «Собачья голова». Девочка улыбнулась и потянулась ручками. На мой вопрос, где Луиза Федоровна, девушка ответила:

— Они нездоровы, голова у них болит.

Я постоял около ребенка, хотелось потрогать, поиграть с девочкой, приласкать, но не посмел. Пошел к Луизе Федоровне узнать, чем она больна. Мой приход вспугнул ее, она ожидала, вероятно, что я пришел переговорить о ее отъезде. Но поговорить, сказать толком что-либо не смог, а ограничился осмотром нового окна и спросил, уплатила ли она за работу.

Меня стало тянуть к ребенку, и тогда-то созрел план усыновления, если вы не забыли нашего разговора, так как я не знал о необходимости согласия матери. Я боролся сам с собой, с выяснившимся для меня чувством к Луизе Федоровне. Я уговорил себя, что нелепо влечение к полуграмотной, неинтересной, безличной женщине, совершенно мне ненужной, но во мне засел какой-то дьявол-мучитель, толкавший все мои помыслы только к Луизе Федоровне, и я чувствовал, что теряю себя и покалечу жизнь, но совладать с собой не мог.

Затем девочка