Иван Грозный - Сергей Эдуардович Цветков

С любимым сыном Католической церкви, Филиппом II Испанским, по приказу которого герцог Альба усердно обезлюживал Нидерланды, Папа вступал в общение без малейшей гримасы брезгливости на лице.

***

Между тем всю весну и половину лета 1570 года продолжался розыск о новгородской «измене». Сотни новгородцев подвергались истязаниям в застенках Александровской слободы. Согласно следственным материалам, «в том деле многие про ту измену на Новгородского архиепископа Пимена и на его советников и на себя говорили». Круг подозреваемых расширялся, обвинение в измене пало на высшие приказные чины и верхушку опричнины.

На допросах опальных новгородцев всплыли имена двух думных дьяков — печатника Ивана Михайловича Висковатого и казначея Никиты Фуникова, которые будто бы «ссылались» с заговорщиками. Висковатый был влиятельнейшим человеком на Москве, главой Посольского приказа и хранителем большой государственной печати (иностранцы величали его «канцлером»). По отзывам современников, «человек он был гордый, счастливым мог почитать себя тот, кто получал от него грамоту в течение месяца». После возвращения из Новгорода у царя произошло крупное столкновение с «канцлером». Висковатый взывал к Ивану, «чтобы он подумал о Боге и не проливал столько невинной крови, в особенности же не истреблял своего боярства, и просил его подумать о том, с кем же он будет впредь не то что воевать, но и жить, если он казнил столько храбрых людей».

Речи дьяка вызвали вспышку царского гнева. «Я вас еще не истребил, а едва только начал, — заявил Грозный, — но я постараюсь всех вас искоренить, чтобы и памяти вашей не осталось. Надеюсь, что смогу это сделать, а если Бог меня накажет и я буду принужден упасть ниц перед моим врагом, то я скорее уступил бы ему в чем-нибудь великом, лишь бы стать посмешищем для вас, моих холопов».

Трудно сказать, насколько Висковатый был бескорыстен в своем стремлении прекратить розыск по новгородскому делу; он был слишком видной фигурой, чтобы избежать попыток заговорщиков вступить с ним в переговоры. А если Пимен и его сообщники действительно «ссылались» с ним, то Висковатый был виновен, по крайней мере, в том, что молча попустительствовал заговору. Официально ему было предъявлено обвинение в том, что он «написал королю Польскому, обещал ему предать крепости Новгородскую и Псковскую». Впрочем, в деле печатника не обошлось, кажется, без подсидки. Его личными врагами были другие влиятельные думные дьяки — братья Щелкаловы. Старший из них, Андрей, возглавлял

Разрядный приказ — центральное военное ведомство; младший, Василий, заведовал Разбойным приказом — тюрьмами, «мастерами заплечными и палачами». Поэтому допросы по делу Висковатого могли вестись с большим пристрастием. Устранение печатника было выгодно Щелкаловым, и действительно, после его гибели они возглавили приказную бюрократию.

Что касается Фуникова, то он пострадал в качестве человека Висковатого, о чем царь и заявил ему откровенно в день казни: «Ты погибнешь не от моей руки, не по моему внушению, или скорее не по моей вине, а твоего товарища (Висковатого. — С. Ц.), его ведь ты слушался, от него всецело зависел. Даже если ты ни в чем не прегрешил, тем не менее ты ему угождал, поэтому надлежит погибнуть обоим».

Но самым поразительным было внезапное падение государевых любимцев — князя Афанасия Вяземского и обоих Басмановых, отца и сына. К Вяземскому царь питал неограниченное доверие — часто призывал его к себе в спальню и советовался о самых тайных своих намерениях; из его же рук Иван принимал лекарства, прописанные придворным медиком Арнольфом Линзеем. Алексей Басманов был одним из главных деятелей опричнины, кем-то вроде первого опричного министра, а сын его, Федор, сладкомордый красавчик, веселил царя на пирах и умел придать убийствам характер шутовства, благодаря чему Грозный неизменно желал видеть его рядом с собой за столом и в застенке. Все трое находились в тесной связи с архиепископом Пименом и были привлечены к делу о новгородской «измене». Вяземскому, в частности, было поставлено в вину то, что он предупредил Пимена о грозящей ему опасности. Не исключено, что среди царского окружения зрела какая-то интрига. Организации, подобные опричной, пользующиеся бесконтрольной властью, по неукоснительной логике коренящейся в самой их политической природе, рано или поздно обнаруживают стремление подчинить или пожрать своего создателя.

Со всеми тремя царь расправился беспощадно. Алексей Басманов был казнен, причем Курбский сообщает, что Федор Басманов пытался купить себе жизнь тем, что вызвался собственноручно отрубить голову отцу. Если это и так, то последнее гнусное преступление кровавого красавчика все равно не спасло его от опалы: он был сослан на Белоозеро и умер в тюрьме — едва ли своей смертью. С Вяземским Грозный всласть поиграл в кошки-мышки. Однажды, возвратясь от царя на свой двор, Вяземский увидел, что вся его челядь перебита опричниками, а дом разграблен. Князь лучше всех знал, что означает подобный визит кромешной братии, но, пораженный страхом, сдержал свои чувства и, как говорится, не повел и бровью, боясь, что его обличат в сочувствии к изменникам. Однако, когда Грозный приказал убить его брата, нервы Вяземского не выдержали и он спрятался в доме Арнольфа Линзея. Через пять дней его убежище было обнаружено. По царскому приказу опричники выволокли своего бывшего начальника из дома медика и поставили на правеж. Несколько дней опального князя били палками, вымогая у него ежедневно от 300 до 1000 рублей. Тело Вяземского вздулось от побоев; не имея больше, что дать, он оговорил многих богатых столичных купцов, будто они должны ему деньги. Наконец он был снят с правежа и сослан в далекий волжский городок, где и умер «в железных оковах».

К концу июля 1570 года розыск по новгородскому делу был закончен. Утром 25 июля на торговой площади в Китай-городе начались невиданные приготовления к казням. Здесь, на Поганой луже, было воздвигнуто 18 виселиц, поставлены котлы с кипящей водой, забиты в землю колья; вокруг костров палачи разложили на земле различные орудия пыток: печи, сковороды, острые железные когти («кошки»), клещи, иглы, веревки для перетирания тела пополам и прочее. Народ, поначалу собравшийся поглазеть на это жуткое зрелище, в конце концов пришел в ужас; пронесся слух, что царь намерен истребить всех жителей столицы без остатка. Люди бросились в разные стороны, торговая площадь в мгновение ока опустела, в купеческих лавках остались лежать брошенные товары, деньги… Одни опричники в черных одеждах продолжали стоять у виселиц и пылающих костров.

В наступившей тишине раздался звук бубнов, и на площадь въехал царь на коне, в сопровождении царевича Ивана, опричных бояр и дворян и черной толпы кромешников; позади, шатаясь, шли более 300 осужденных