Иван Грозный - Сергей Эдуардович Цветков

***

В то время как Иван громил Тверь, Новгород и Псков, мор и голод опустошали Москву. К моменту возвращения царя из похода в столице и ее окрестностях сложилась тяжелейшая ситуация. В полях вокруг Москвы рыли ямы, куда ежедневно бросали трупы умерших от эпидемии — по 200, 300, 400, 500 тел ежедневно. По большим дорогам были построены особые церкви, в которых отпевали умерших и молились, чтобы Господь смилостивился и отвратил бедствие. Голодная зима и весна довели муки истощенных людей до предела. «Из-за кусочка хлеба, — пишет очевидец, — человек убивал человека».

Правительство не делало ничего, чтобы облегчить страдания народа. Штаден передает, что «у великого князя по дворам в его подклетных селах, доставлявших содержание двору, стояло много тысяч скирд необмолоченного хлеба в снопах; но он не хотел продавать его своим подданным, и много тысяч людей умерло в стране от голода, а собаки пожирали их трупы». Власти берегли запасы хлеба, опасаясь нового неурожая. К тому же царь не считал себя обязанным кормить земщину, попечение над которой было вверено боярской думе.

Между тем, несмотря на внутренние неурядицы, Иван продолжал войну в Ливонии, причем войну морскую! В 1569 году у России появился нарвский флот. Во главе его стоял датчанин Карстен Роде, команды набирались смешанные, в том числе из архангельских поморов и русских пушкарей из Пушкарского приказа. Базой Роде были определены Нарва и Ивангород. Русские торговые суда, пройдя через Зундский пролив, появлялись в Любеке, Копенгагене, Лондоне, в то время как Роде с эскадрой из нескольких кораблей вел на Балтике каперную войну с Польшей и Швецией. Царская казна должна была получать с захваченных им судов самую большую пушку и лучшую часть добычи (впрочем, выдачу трофеев Роде обыкновенно задерживал).

Имперский посол граф Кобенцель отмечал в своих записках, что московский царь «намеревался сделать соляные склады, из коих снабжать солью за дешевую цену (курсив мой. — С. Ц.) Ливонию, Курляндию, Пруссию, Швецию и другие прилегающие земли». На замечание Кобенцеля, что это может вызвать неудовольствие Испании и Франции, державших в своих руках торговлю солью в Европе, Грозный отвечал, что это его не волнует, так как он торгует своей солью, а не чужой.

Нарвская навигация продолжалась недолго. Морские успехи русского флота взволновали Европу, так как «никогда раньше не было слышно о московитах на море». Вскоре датчане, помирившиеся со шведами, арестовали Роде. В следующий раз русские корабли на Балтике появились лишь сто тридцать лет спустя, зато теперь — уже навсегда.

Но Иван сумел продолжить морскую войну путем привлечения к ней… Англии. Тайные переговоры с королевой Елизаветой о предоставлении царю убежища имели половинчатый успех. Елизавета выражала готовность принять московского государя в своих владениях. «Мы, — писала она, — столь заботимся о безопасности вашей, царь и великий князь, что предлагаем, чтобы — если бы когда-либо постигла вас, господин брат наш царь и великий князь, такая несчастная случайность, по тайному ли заговору, по внешней ли вражде, что вы будете вынуждены покинуть ваши страны и пожелаете прибыть в наше королевство и в наши владения с благородною царицею супругою вашею и с вашими любезными детьми, — мы примем и будем содержать ваше высочество с такими почестями и учтивостями, какие приличествуют столь великому государю». Вместе с тем Елизавета дала понять, что, со своей стороны, не нуждается в московском гостеприимстве, да еще предала предложения царя огласке: ее письмо было скреплено подписями всех ее государственных советников. Тем самым достоинство Грозного было уязвлено.

Королевскую грамоту привез в Москву посол Томас Рандольф. Иван принял его с теми же предосторожностями, что и Дженкинсона, но с гораздо меньшей честью. Рандольф должен был проделать путь до дворца пешком, а во дворце никто из придворных не кланялся ему. Речь на аудиенции шла о военном союзе России и Англии.

Выговор от царя получила и сама Елизавета. Иван брал назад свое предложение об обоюдном предоставлении убежища. «И мы чаяли того, — писал Грозный, — что ты на своем государстве государыня и сама владеешь и сама своей государской чести смотришь и своему государству прибытки, и мы поэтому такие дела и хотели с тобой делать. А ажно у тебя мимо тебя люди владеют и не только люди, но и мужики торговые, и о наших государских головах и гостях и о землях прибытка не смотрят, а ищут своих торговых прибытков. А ты пребываешь в своем девическом плену как есть пошлая девица (Елизавета не была замужем. — С. Ц.)»· Словесные знаки царской немилости были подкреплены лишением лондонской Московской компании выданных ей ранее привилегий. Рандольфу было объявлено, что он должен сопроводить в Лондон царского посла Андрея Григорьевича Савина. Московский посол так торопился, что пригрозил англичанину выкинуть его пожитки, если он не соберется к отъезду в течение трех дней.

Лондонские «торговые мужики», сменившие прибытки на убытки, заставили королеву с вниманием отнестись к предложениям царя о военном союзе. Савин был принят в Лондоне с необыкновенной честью; он диктовал условия, которые безоговорочно принимались: угроза потери русского рынка сделала английские власти уступчивыми. Когда Савин заметил, что негоже писать договор на языке одной страны — английском, — так как в России это не принято со времен подписания князем Олегом знаменитой грамоты в Царьграде, второй экземпляр договора — на русском языке — был изготовлен незамедлительно. Королева приняла и требование московского посла впредь писать грамоты к царю на русском языке (причем именуя царя «самым великим и могущественным князем, нашим дорогим братом, великим лордом, императором и великим князем», сама она довольствовалась званием «любезной сестры»). Вообще Савин зарекомендовал себя отличным дипломатом. Дэвид Юм в своей «Истории Англии» заметил, что в письме Ивана Грозного и действиях его посла он обнаружил больше такта и политического смысла, чем в документах и действиях министров Елизаветы.

Вслед за отъездом Савина берега Англии покинула военная эскадра, которая произвела бомбардировку польского Данцига, между тем как английский десант ограбил и поджег склады польских товаров под городом. Напрасно Сигизмунд просил Елизавету прекратить торговлю «с врагом всякой свободы», напрасно он убеждал ее, что царь «ежедневно умножает силы свои от выгод торговли и сообщения с образованными странами европейскими». «Мы, — взывал король к европейской совести Елизаветы, — надеялись единственно на свое превосходство в искусствах и знаниях, но скоро он (царь. — С. Ц.) все узнает… и в безумной гордости устремится на христианство… Дозволить плавание в Московию воспрещают нам важнейшие причины, не только наши частные, но всего христианского мира и религии. От общения неприятель просвещается, и