Империя боли. Тайная история династии Саклер, успех которой обернулся трагедией для миллионов - Патрик Рэдден Киф

class="p1">И ведь не сказать, чтобы о Саклерах прежде никогда не писали. Барри Мейер и Сэм Кинонес подробно рассказали историю этой семьи и ее компании в своих книгах. Но Саклеры обычно изображались как одна нить в сложном нарративе, где переплетались ОксиКонтин, Purdue, врачи – специалисты по обезболиванию, пациенты и вызревавший опиоидный кризис. В этом не было ничего удивительного, и не стоит упрекать авторов предыдущих статей в прессе: поскольку Саклеры были такими скрытными, а Purdue была частной компанией, вплоть до последнего времени было трудно рассказать историю, в которой вина этой семьи стала бы основой и центральной осью повествования.

Готовя свою статью для «Нью-Йоркера», я избрал иной подход, фокусируясь непосредственно на семье Саклер и подчеркивая роль, которую они играли в управлении компанией, и диссонанс между их безупречной репутацией в филантропических кругах и низким происхождением семейного благосостояния. «Я даже не знаю, сколько было названных в честь Саклеров залов в разных частях света, где мне приходилось выступать с лекциями, – говорил во время нашей беседы Аллен Фрэнсис, бывший глава факультета психиатрии в медицинской школе университета Дьюка. – Их фамилия пропагандировалась как олицетворение добрых дел и благих плодов капиталистической системы. Но, если уж на то пошло, они сколотили свое состояние за счет миллионов зависимых людей. Как все это сходило им с рук – уму непостижимо».

Так совпало, что моя статья в «Нью-Йоркере» вышла на той же неделе, когда «Эсквайр» опубликовал очерк[1902] Кристофера Глазека, рассказывавшего о Саклерах с очень похожей позиции. «Нам приказывали лгать. Что тут кривить душой!» – говорил в беседе с Глазеком бывший торговый агент Purdue. «Форды, Хьюлетты, Паккарды, Джонсоны – все эти семейства давали своим товарам свое имя, потому что гордились им, – говорил стэнфордский профессор психиатрии Кит Хамфрис. – А Саклеры скрывали свою связь с собственной продукцией».

Семья внезапно стала объектом как никогда пристального общественного внимания. После публикации этих статей между тремя ветвями семьи – Артуровской, Мортимеровской и Рэймондовской – возник раскол, впервые проявившийся публично. Работая над своей статьей, я пытался добиться от членов семьи Артура, чтобы они высказали свое мнение о деятельности Purdue, компании, которую Артур купил для своих братьев. Но они не желали говорить под запись ничего такого, в чем можно было бы уловить хоть малейшую критику в адрес бизнес-решений других ветвей семьи.

Но после этой новой волны публичности положение изменилось. Элизабет Саклер, которая постоянно спонсировала названный в ее честь Центр феминистского искусства в Бруклинском музее и вела канал в Twitter, полный назойливых восклицаний о вероломстве Дональда Трампа и ее преданности движению BLM, выступила с запоздалым заявлением, в котором дистанцировалась от своих двоюродных братьев и сестер. В интервью веб-сайту «Хайпераллерджик» она сказала, что роль Purdue в опиоидном кризисе для нее «морально ненавистна»[1903]. Ее отец умер в 1987 году, указала она, задолго до создания ОксиКонтина, и вскоре после этого они с сестрами и братом договорились продать свою треть акций Purdue дядьям. Так что никто из наследников Артура не получал прибылей от ОксиКонтина, утверждала она.

Джиллиан Саклер, вдова Артура, была еще жива, она жила в занимавшей целый этаж квартире в неоклассическом доме на Парк-авеню, в окружении картин и скульптур. Она тоже заговорила на больную тему впервые, сказав, что Артур «не одобрил бы[1904] широкие продажи ОксиКонтина». На наследниках братьев Артура «лежит моральный долг – помочь исправить положение и покаяться за сделанные ошибки», считала она. И Элизабет, и Джиллиан в один голос утверждали, что Артура совершенно не в чем упрекнуть. Он «был чудесным человеком, который сделал очень много добрых дел, и я горжусь им», заявила Джиллиан. И напоследок с апломбом, вполне уместным для вдовы Артура М. Саклера, она передала репортерам объемную биографию[1905] с названиями своих разнообразных должностей в советах директоров и фондов, в которые она вносила пожертвования.

Это был интересный вопрос – справедливо ли пятнать репутацию потомков Артура Саклера противоречиями вокруг ОксиКонтина. С одной стороны, невозможно было спорить с тем, что Артур действительно умер до запуска этого препарата и ближе к концу своей жизни практически не общался с братьями. С другой стороны, именно Артур создал мир, в котором ОксиКонтин смог сделать то, что он сделал. Именно Артур придумал медицинскую рекламу и маркетинг, кооптацию с FDA, смешение медицины и коммерции. В его биографии, если внимательно присмотреться, можно было бы найти множество предвестников ОксиКонтиновой саги. Наследники Артура угодили в тонкие силки собственного изготовления. При его жизни (и в еще большей степени после его смерти) Джиллиан и Элизабет служили стражами его наследия, наводя лоск на память об этом человеке и бесконечно перечисляя (и часто преувеличивая) его свершения. Сам Артур при жизни считал, что бо́льшая часть заслуг в достижениях братьев принадлежит ему, и еще долгие годы после его смерти та же мысль звучала в словах его обожателей. «Саклер основал династию»[1906], – гласила агиографическая биография, опубликованная на деньги фонда Джиллиан Саклер, поясняя, что он открыл своим братьям дорогу в бизнес и бо́льшей частью успеха Purdue обязана ему. Описание жизни Артура на Sackler.org, веб-сайте, созданном Джиллиан, рассказывает, как он «стал основоположником медицинской рекламы[1907], основанной на фактах», затем «приобрел фармацевтическую компанию Purdue Frederick и стал основателем всех остальных семейных предприятий».

В январе 2018 года Нэн Голдин опубликовала в журнале «Артфорум» новые работы. В их число вошла серия фотографий того периода, когда она жила в Берлине. Нэн вела летопись своей зависимости, фотографируя пузырьки с таблетками и рецепты, обыденную атрибутику собственной наркомании, и саму себя в те моменты, когда была «под кайфом». Эти фотографии она сопоставляла с новыми, сделанными ею в арт-галереях в разных странах мира снимками вывесок, указателей и табличек, на которых была четко видна фамилия «Саклер». «Я пережила опиоидный кризис[1908], – писала Голдин в сопроводительном эссе к этой подборке, тон которого напоминал ее собственный ранний активизм времен кризиса СПИДа. – Я не могу стоять в стороне и смотреть, как исчезает очередное поколение». Вместо молчания Нэн выбрала призыв «к оружию». «Саклеры сделали свое состояние на продвижении зависимости, – объявила она. – Они отмывали свои кровавые деньги в музейных залах и университетах всего мира». Пора, писала она, «призвать их к ответу».

Своего рода общественная кампания, которую собиралась запустить Голдин, поставила Элизабет Саклер в трудное положение. Она позиционировала себя не только как прогрессистку и покровительницу искусств, но и как активистку. «Меня восхищает мужество Нэн Голдин[1909], с которым она говорит о своей личной