Империя боли. Тайная история династии Саклер, успех которой обернулся трагедией для миллионов - Патрик Рэдден Киф

революционным – и заставлял Саклеров так гордиться своим детищем – инновационный механизм доставки, давший Purdue возможность «упаковывать» в одну таблетку по сорок – восемьдесят миллиграммов оксикодона. Помимо этого, ОксиКонтин был средством, «с которого следовало начинать и с которым следовало оставаться». Бизнес-модель Purdue была ориентирована на пациентов, которые будут принимать лекарство в течение месяца, потом делать месячный перерыв. И так – год за годом. В некоторых случаях – всю жизнь. В отношении своих таблеток Purdue вела агрессивную ценовую политику, и торговых агентов стимулировали[1945], чтобы они побуждали пациентов «повышать» дозу. Причина проста: чем выше дозировка, тем больше прибылей для компании. Согласно исследовательской статье в «Уолл-стрит джорнэл», если принимать в расчет дозировку каждой таблетки, то на самом деле на долю Purdue приходилось 27 процентов[1946] всего продаваемого оксикодона, что делало ее лидером рынка. В отдельном анализе[1947] журналистская организация «Про-Публика» выяснила, что если учитывать мощность опиоидного «заряда», то в некоторых штатах доля рынка всех опиоидных обезболивающих – не только оксикодона, – приходившаяся на Purdue, доходила до 30 процентов.

Саклеры и Purdue, утверждая, что всегда были лишь мелкими игроками, тыкали пальцем[1948] в своих старых соперников, производителей дженериков. Вот на кого следует смотреть, если хотите знать, откуда берется основной объем рецептурных опиоидов, намекали они. «ОксиКонтин пришел[1949] на рынок, где доминировали опиоиды-дженерики», – говорил в 2017 году журналу «Нью-Йоркер» один из пресс-секретарей Purdue, Роберт Джозефсон. Большинство рецептов на опиоидные обезболивающие средства – это рецепты на дженерики, утверждал он. И для человека, который работал в Purdue[1950] и не понаслышке знал запутанную систему активов клана Саклеров, этот тезис казался чудовищно неискренним, поскольку Саклеры помимо Purdue тайно владели еще одной фармацевтической компанией, и компания эта была одним из крупнейших производителей опиоидов-дженериков в Соединенных Штатах.

Rhodes Pharmaceuticals[1951] располагалась рядом с дорогой в городке Ковентри на Род-Айленде и была окружена впечатляющей секретностью. Похоже, эта компания старалась держаться как можно незаметнее; ее сайт несколько лет находился «в процессе создания». История отношений семейства Саклеров с Rhodes, которую в итоге раскопала «Файненшл таймс»[1952], началась в период, последовавший за признанием Purdue вины в ходе федерального судебного процесса в Вирджинии. Через четыре месяца после него Саклеры учредили Rhodes. По словам одного бывшего топ-менеджера Purdue, компания была основана как «посадочная площадка»[1953] для семьи на тот случай, если бы после кризиса, разгоревшегося вокруг ОксиКонтина, пришлось все начинать заново. Rhodes стал седьмым по величине[1954] среди крупнейших производителей опиоидов в Соединенных Штатах, пропустив вперед дженерик-гиганта, компанию Teva, и далеко опережая Johnson & Johnson и Endo. Rhodes производил не только дженерик-версию МС-контина, но еще и оксикодон с немедленным высвобождением[1955], – наркотическое вещество, которым широко злоупотребляли. В статье на веб-сайте Purdue, «Распространенные мифы об ОксиКонтине», автор сетовал на «ошибочное представление, будто бы любое злоупотребление оксикодоном связано с ОксиКонтином» и указывал, что оксикодон немедленного высвобождения виновен не меньше, в то же время обходя вниманием тот неловкий факт, что оба препарата производят Саклеры.

После изменения формулы ОксиКонтина в 2010 году внутри Purdue признавали, что хвастливые заявления о безопасности ее опиоида, якобы защищенного от злоупотребления, будут отдавать фальшью, если общество поймет, что компания Rhodes, тоже связанная с Саклерами, по-прежнему активно производит оксикодон немедленного высвобождения, который ни от каких злоупотреблений не защищен. В одном внутреннем электронном письме[1956] топ-менеджер Purdue Тодд Баумгартнер писал о «скрытности» компании, стремившейся завуалировать это противоречие.

В деятельности «Родса» активно участвовали[1957] многие Саклеры. Дама Тереза и Кэти заседали в одном комитете, Мортимер – в другом. Но, по словам одного долго проработавшего в Purdue администратора, приближенного к Саклерам, наиболее плотно вовлеченным в деятельность этой компании членом семьи был Джонатан. «Джонатан стал рыцарем дженерика «Родса», – говорил он. – Это было его любимое детище».

Однако главным изъяном аргументации Саклеров, когда они говорили о сравнительно небольшом размере своей доли рынка, был другой момент: когда все соперничавшие с ними фармацевтические компании начали продвигать собственные мощные опиоиды, они шли по пути, проложенному Purdue. ОксиКонтин был «острием копья», говоря словами одного из химиков Purdue, который работал над этим препаратом. Ричард Саклер и его команда в 1990-е годы распознали существование значимого рыночного барьера – широко распространенной в медицинском истеблишменте стигмы, связанной с сильными опиоидами, – и применили блестящую стратегию для удаления этого барьера и расчистки пути. Purdue сама признала[1958] в 2001 году, что рекламные усилия компании поспособствовали «смене парадигмы». Пусть даже соперники-фармацевты потеснили Purdue на рынке, но они были последователями, а не лидерами. В презентации 2002 года для Johnson & Johnson[1959] группа консультантов из «Маккинси» это признала. ОксиКонтин «создал» рынок, говорили они.

* * *

По мнению поверенного Майка Мура, Purdue Pharma и семейство Саклеров были «главными подозреваемыми»[1960]. «Они надули FDA, утверждая, что [действие] ОксиКонтина держится двенадцать часов, – говорил Мур. – Они лгали о его аддиктивных свойствах. И они делали все это, чтобы растить опиоидный рынок, подготавливали себе бассейн с водой, чтоб туда прыгнуть. Потом и другие компании поняли, что водица-то теплая. И сказали: «Ладно, мы тогда тоже можем прыгать».

Муру было за шестьдесят, но выглядел он моложе и был худ как щепка. В его речи чувствовалась тягучая ленца. Он был родом из Миссисипи, где служил генеральным прокурором с 1988 по 2004 год. В 1990-е в демократической партии Мура рассматривали как перспективную фигуру[1961] южанина-либерала, твердо приверженного закону и порядку. Его часто сравнивали с Билом Клинтоном, и, как казалось некоторым, он мог когда-нибудь в будущем стать кандидатом в президенты. На посту генерального прокурора Мур преуспел в умении добиваться громкой публичности и в грязной закулисной политике по сколачиванию коалиций. По его собственному признанию[1962], Мур был «парнем с масштабом». Тонкие нюансы и бесконечные цитаты из юридических справок не были его сильной стороной. Зато у него в избытке было страсти, энергии и харизмы, равно как и праведной пылкости.

В 1994 году Мур в коалиции с другими юристами решил взять в оборот «большой табак»[1963]. Применяя нестандартную и рискованную юридическую стратегию, он стал первым прокурором штата, подавшим иск против табачных компаний в попытке призвать их к ответу за ложь, которую они рассказывали о последствиях курения для здоровья. Мур и его союзники последовательно инициировали целый ряд судебных дел, в которых частные адвокаты сотрудничали со штатами, чтобы заставить табачные фирмы ответить перед законом. Это было то самое дело, которое освещал в «Таймс» Барри