Медицинские сказки от врача-реабилитолога. Как болезнь меняет судьбу пациентов, а реабилитация помогает стать счастливыми - Мария Панова

Мы можем просчитать «атмосферный фронт», риски инсульта, и заранее о них предупредить, может, кто-то успеет спастись. Правда, на этом этапе нас мало кто слушает, большинство предпочитает держаться за свои, такие знакомые и родные, «хижины» привычных копинг-стратегий: переедание, отсутствие физической активности, курение, игнорирование высокого давления – и никто не торопится эти «хижины» покидать.

Мы помогаем тем, кто остался после катастрофы в живых, покинуть опасное место и начать новую жизнь.

Но я снова раз за разом слышу: «Прошло три года после инсульта, как восстановить руку?»

Правильный ответ: никак, нужно подстроиться под новые реалии. Цунами накрыло деревню, этого не отменить. Но и сидеть три года среди обломков тоже неправильно, нужно что-то делать. Что-то получится построить заново, но точно такой же дом, как до катастрофы, сделать не выйдет.

Мне сегодня позвонила молодая женщина, которая работает курьером. Инсульт, левосторонний гемипарез – слабость в левых конечностях. Выяснила, что цилиндрический захват – тот, что помогает удержать в руке бутылку, у нее сохранен. А пальцевого почти нет. Объяснила, что ей нужно тренировать: брать бутылку, наполненную до половины, потом постепенно прибавлять количество воды и тренировать силу захвата. Потом переходить на «золушкины» дела: сортировать пшено и гречку, перекладывать детальки лего из одной большой банки в другую.

И вдруг поймала себя на мысли, что отчаянно, по-детски, хочу волшебную палочку, которая помогла бы мне отменить инсульт у этой пациентки. Просто потому, что все получается ужасно несправедливо: у нее вообще-то цветущая молодость, а тут тяжелая работа и еще в придачу последствия серьезной болезни.

Мы, врачи, и сами иногда отчаянно хотим волшебства. Поэтому я никогда не злюсь на пациентов, которые просят меня сделать чудо.

Но я злюсь на болезнь. Против нее нас с пациентом уже двое.

А значит, шансы на победу увеличиваются.

Сначала сын, потом муж. Или как мать семейства стала свободной женщиной

Иногда в одной больничной палате лицом к лицу оказываются родственники. Причем это не гостевой визит родных к пациенту. Судьба не спрашивает, как распределить во времени инсульт у отца и сына. А это значит, и в отделении реабилитации они могут оказаться в одно и то же время. И оба в крайне тяжелом состоянии. Это была не та ситуация, когда молния «не бьет в одно и то же место». Матери этого семейства не повезло вдвойне, и сын, и отец были очень плохи.

И все-таки тяжелое состояние удалось стабилизировать, и оба пациента приступили к реабилитации после инсульта. Точнее, приступила команда специалистов. Потому что сами пациенты ни к чему приступить были не в состоянии.

У сына – грубые нарушения речи, он не мог говорить и понимать обращенную речь. Рука и нога не работали совсем. Все это наложилось на особенности личности: до болезни был он довольно вредным типом. Иными словами, делать он ничего не хотел. Когда его тормошили, злился. И не понимал даже, что рядом, на соседней койке, лежит его отец.

Отец также не мог говорить, рука и нога висели словно плети – низкий мышечный тонус после инсульта. Из-за этого тело его не удавалось посадить даже с опорой под спиной. Он валился, словно плохо набитая тряпичная кукла. Увидев сына, заплакал тихо. И сдался. Не хотел ничего делать. Отворачивался от медперсонала, отказывался от еды, саботировал любые занятия, любые попытки взаимодействия.

Когда я рассказала об этой ситуации матери семейства, она не поверила: «Быть не может! Мой муж всегда был настоящий боец, он и после того, как случился инсульт у сына, рвался за ним ухаживать, да кто ж знал, что в ту же больницу он попадет в качестве больного… Нет, я просто не верю! Это вы что-то делаете не так. Может, невкусная еда? Может, плохой уход? Может, обидели его чем?» И несмотря на множество гипотез, которые можно было, приехав в отделение, проверить самой, она этого не сделала. Не попыталась поухаживать сама – конечно, все мы взрослые занятые люди. Не попробовала поговорить с мужем или сыном, чтобы мотивировать их предпринимать хоть что-то для восстановления. Не передала и какой-то еды, которая, по ее мнению, могла бы понравиться сыну и мужу. Ничего.

И все-таки через пять дней возник повод, который потребовал ее обязательного присутствия. Ее муж умер. Ушел стремительно от частой в такой ситуации тромбоэмболии легочной артерии – увы, ни обследование, ни кроверазжижающие лекарства не являются стопроцентной гарантией выживания для таких пациентов. И она приехала, чтобы подробно расспросить, что случилось, чем лечили, где врачи ошиблись (не принимая мысли, что нигде) и что именно сломалось в и без того поломанном инсультом организме. Вновь повторила, что все это кажется ей какой-то глупостью, ведь он был такой боец, такой вояка, не давал спуску ни одной болезни… К сыну заходить не стала. Не до того было.

А сын отлежал свои койкодни. Мы скорректировали то, что можно было: избавили его от боли, научили сидеть с поддержкой. Увы, это было все, что можно сделать. Когда больной не меняется в новых условиях, мы учим родственников менять среду под пациента, адаптировать ее под долгий уход за лежачим человеком.

Настало время выписки. Я позвонила матери пациента. Та сообщила коротко, что не сможет его забрать. «Столько хлопот, понимаете. Не до него сейчас совсем. А можно его задержать, скажем, на месяц? Или два? Почему нельзя?» Через час она перезвонила с более решительным настроем: «Я не заберу его. Не хочу. Делайте что хотите. Мне все равно».

Я долго думала, в какой именно момент происходит в сознании человека метаморфоза от «врачи загубили мужа, но хоть сын жив, а значит, не все так плохо» до «а ведь два инсульта у близких по сути сделали меня совершенно свободной женщиной, и я буду не я, если этим не воспользуюсь»?

Она очень четко поняла: если не заберет сына домой, никто не заставит ее это сделать, у больницы нет юридических рычагов для этого. Мы можем лишь передать оставленного родными человека в хоспис, если там есть койка, а через определенное время его оформят в дом престарелых, уже навсегда. Не буду рассказывать про условия в этом учреждении – отмечу лишь, что постоянного присутствия лечащего врача там нет, а средний и младший медперсонал сбивается с ног, выполняя работу по уходу. Понятно, что уход этот далек от рекомендованного.

Осуждаю ли я ее? Нет. За время работы в медицине мышца осуждения атрофируется, делать это некогда и незачем.