Зорге и другие. Японские тайны архивных дел - Александр Евгеньевич Куланов

сих пор актуальной книги «Корни японского солнца» с приложениями (глоссами) «Ноги к змее» авторства известного японоведа, профессора Московского института востоковедения и агента ОГПУ Романа Николаевича Кима. Очевидно, что вояж Пильняка не мог быть осуществлён в ходе выполнения предложений Чичерина – они только готовились и обсуждались, пока Пильняк был в Японии. Скорее всего, наоборот, нарком, зная об этой поездке, обезличенно вставил её в свой проект как удачный пример уже начатых культурных обменов. Тем более что вопрос о командировке Пильняка вряд ли решался без участия Чичерина.

Еще 7 января 1926 года на заседании коллегии ВОКС констатировалось, что «в течение последних месяцев культурные связи между советским Дальним Востоком и Японией приняли устойчивый характер»26, и как примеры исполненных предложений упоминалась промышленно-торговая выставка, открывшаяся в тот же день в Осаке под эгидой «Осака Асахи», «Осака Майнити» и Русско-японской ассоциации, перелёты советских лётчиков в Японию, а японских – через СССР в Европу в 1925 году и многие другие мероприятия.

В октябре – ноябре 1926 года советские учёные в надежде установить научные связи с представителями стран Азиатско-Тихоокеанского региона приняли участие в работе III Тихоокеанского конгресса в Токио, организованного Всетихоокеанской ассоциацией (AU-Pacific Association). В состав советской делегации вошли представители разных научных специальностей: от ботаников до лингвистов. Вице-председателем президиума конгресса был избран поверенный в делах СССР в Японии и будущий скандальный перебежчик Григорий Беседовский27. Затем последовала выставка 140 полотен и 200 рисунков русских художников-авангардистов, проведённая в мае 1927 года газетой «Асахи» и Советско-японской ассоциацией, которая действительно постепенно переставала быть «японско-японской». Начались поставки советской литературы крупной книготорговой компанией «Марудзэн», и, наконец, свершилось поистине эпохальное ответное мероприятие – первый в истории выезд японского национального театра кабуки за границу – и сразу в советскую Москву в августе 1928 года28.

«Мягкая сила», которой не было, но… она была

История организации этих и иных событий, касающихся советско-японских отношений, изучена специалистами довольно неплохо. И всё же, перечитывая записку Чичерина с позиций сегодняшних дней, трудно не задуматься над тем, насколько мысли, изложенные в ней, оказались вневременными. Идеи советского наркома по сути своей явились предложениями по реализации «мягкой силы» в международных отношениях, хотя сам термин этот тогда был ещё неизвестен. Его впервые ввёл в оборот профессор Гарвардского университета Джозеф Най в своей работе «Bound to Lead: The Changing Nature of American Power» лишь в 1990 году29. Но ведь то, что в 1926 году термина «мягкая сила» не существовало, не означает, что разные страны, в том числе Советский Союз, не прибегали к этой самой «мягкой силе». Несмотря на отсутствие в то время современного понятийного аппарата для описания различий в пропаганде и «мягкой силе», эти различия ещё около столетия назад чётко улавливались участниками процессов. Во всяком случае, такими профессионалами и очень умными людьми, как Георгий Чичерин.

«Мягкая сила» кардинально отличается от пропаганды. На первый взгляд вроде бы вещи похожие. И то и другое направлено на решение одних и тех же задач с помощью воздействия на общественное мнение. Разница в том, что пропаганда основана на прямом давлении, а это исключает появление симпатии и добровольный выбор, на которые делает ставку «мягкая сила» – опаснейшее дипломатическое оружие в умелых руках.

Последний посол досоветской России в Японии Дмитрий Иванович Абрикосов ещё в самом начале 1920-х годов высказывал опасения, что признание СССР «даст Советам свободный пропуск в Японию, прямой допуск к контактам с японской общественностью». Тогдашний министр иностранных дел Японии Сидэхара Кидзюро в ответ на это признавал, что «японцы очень хорошо это понимают, но получили от большевиков обещание не вести в Японии никакой пропаганды». Рассказывая об этом в своих воспоминаниях, Абрикосов делал вывод, что «советско-японские отношения зарождаются в не особенно дружественной атмосфере»30.

Но и в Москве это понимали с не меньшей ясностью. Поэтому таким показательным стал инцидент с пароходом «Ленин». Прибытие корабля с гуманитарной помощью использовалось Москвой как средство пропаганды – и Чичерин не был (да и не мог быть) против. Но сама организация исполнения оказалась настолько топорной, что сопротивление японских властей, так и не давших разрешения на его разгрузку, можно было понять. Чичерин был вынужден лично разъяснять членам Политбюро ЦК ВКП(б), какой вред могут нанести подобные действия: «Что бы мы сказали, если бы американский пароход с продовольствием прибыл в нашу гавань, если бы на пароходе оказались русские белогвардейцы, если бы эти белогвардейцы стали что-нибудь кричать местной буржуазии и если бы все на пароходе в определённые часы пели “Боже, царя храни”? <…> Эти действия нашей экспедиции сильно повредили не только дальнейшим возможностям оказания помощи, но и делу возобновления сношений с Японией вообще. Первый контакт с Советской Россией был такой, который мог только сильнейшим образом напугать японские правящие круги и отнять у них всякое желание возобновления с нами сношений»31.

Очевидно, что исходя из этой же логики возникли предложения о создании нормальных и даже поощрительных условий для работающих в СССР и на КВЖД японских журналистов, и Чичерин позже отвечал, что являлось главной трудностью в исполнении этого решения: «Следующий [после Коминтерна] „внутренний враг“, понятно, – ГПУ. <…> …аресты иностранцев без согласования с нами вели к миллионам международных инцидентов, а иногда после многих лет оказывалось, что иностранца незаконно расстреляли (иностранцев нельзя казнить без суда), а нам ничего не было сообщено. <…> Ни одна полиция в мире не базировала бы дела на таких никчемных основах. Отсюда вечные скандалы. Ужасна система постоянных сплошных арестов всех частных знакомых инопосольств. Это обостряет все наши внешние отношения. ещё хуже вечные попытки принудить или подговорить прислугу, швейцара, шофёра посольства и т. д. под угрозой ареста сделаться осведомителями ГПУ»32.

Георгий Чичерин как мог стремился избежать создания негативного образа Советского Союза, придя к идее о создании механизма конструирования образа позитивного, к механизмам «мягкой силы». Посмотрите, например, как похожи пункты его записки с основными сферами реализации «мягкой силы» в Соединённых Штатах, где её проводником является Агентство США по международному развитию33:

Формулировки, конечно, разные – сказываются различия эпох и подходов. Но по сути большинство понятий совпадают. И авторам концепции «мягкой силы», и тем, кто продолжает работать над ней сегодня, пришлось пройти огромный путь длиной в десятилетия, чтобы сформулировать современное понимание этого важнейшего атрибута международных отношений. В 1920-х годах, исполненный недостатков и достоинств, первый советский нарком иностранных дел Георгий Васильевич Чичерин старался сделать максимально актуальными и практичными меры по «политическому и экономическому улучшению отношений с Японией»34. Если требовалось, включал в этот процесс другие советские организации и ведомства,