Зорге и другие. Японские тайны архивных дел - Александр Евгеньевич Куланов

томительно: политической работы мало (на двоих не хватает), все мало-мальски важные вопросы решаются в Москве. Спасаюсь пока лишь исследовательской работой. Руковожу Кружком японоведения, изучаю сам Японию и Тихий океан. Во многих вопросах уже разобрался, в частности хорошо ориентируюсь в японской экономике и японо-китайских отношениях (экономических и политических). Окончательно решил, что заниматься японским языком не стоит: для того чтобы прилично овладеть разговором и чтением по-японски, надо затратить минимум пять лет чрезвычайно усиленных занятий. Это я считаю нерациональным. Не удивляйтесь, что я говорю о пяти годах, все наши молодые японисты, приезжающие из СССР после окончания вуза (т. е. после трёх лет изучения японского языка), оказываются здесь совершенно беспомощными и только через 2–3 года начинают, действительно, говорить и читать по-японски, если эти 2–3 года они серьёзно занимались, а не лодырничали.

Очень донимают здешние климатические условия».

Это всё. При чём здесь Херн?

Херн

Человек с трудно произносимым для нас греческо-саксонским именем Патрик Лефкадио (Лафкадио) Кассимати Чарлз Херн (пишут ещё и как Хирн, и как Хёрн) и произносимым куда как легче именем японским: Коидзуми Якумо, родился в Греции, вырос в Ирландии, а прославился на весь свет благодаря своей жизни в Японии. В недавно открытую для иностранцев Страну солнечного корня он отправился как репортёр в 1890 году и остался навсегда. Женился там на дочери самурая, принял её фамилию, получил японское имя, сменил православие на католицизм, а тот – на буддизм, одним словом, – окончательно ояпонился. Обладая бойким пером и тонким романтическим писательским слухом, не страдая комплексами относительно объективности сообщаемой им информации и явственно ощущая тренд на японизм в европейской культуре, на рубеже XIX – ХХ веков он стал едва ли не популярнейшим певцом Японии на Западе. В своих книгах Херн построил в воображении непритязательного европейско-американского читателя чудесный новый мир. Япония Херна – фантазия наяву, страна, где все женщины немножко гейши, а все мужчины настолько самураи, что кажется, этому немножко удивлялись сами японцы.

При жизни и сразу после смерти (Херн скончался в сентябре 1904 года) вышло порядка полутора десятков его книг, в которых Япония представала неизменно мужественной и женственной, загадочной и простой, внушающей ужас и неимоверно притягательной – одним словом, абсолютно гармоничной страной. Всё в той Японии было прекрасно: и люди, и природа, и климат. Не случайно Чичерин в письме Майскому называет такую Японию «сказочными островами». Собрание сочинений Херна о Японии до сих пор популярно у японофилов, даже если они об этом не знают, ибо современная японофилия взросла как рис на затопленной слезами умиления благотворной почве японофилии Херна.

Вот, например, как описывает исключительную способность японцев воспроизводить картину внешнего мира в рассказе «Гейша», и кажется, что пишет о себе:

«…только японец способен воспроизвести японский пейзаж. Если сродниться с японской интерпретацией местной природы, иностранные попытки на том же поприще покажутся нам необыкновенно плоскими и бездушными. Западный художник реально воспроизводит то, что он видит, но не больше. Японский же художник передаёт то, что он чувствует: настроение времени года, какого-нибудь мгновения или места. Его произведение проникнуто гипнотической силой, которою редко обладает западное искусство.

Западный художник воспроизведёт мельчайшие детали, а его восточный собрат скроет или идеализирует деталь: его дали тонут в тумане, виды окутаны облаками, его впечатление становится воспоминанием, в котором живо только его настроение, а из виденного лишь своеобразие и красота. Он проявляет необычайную фантазию, разжигает её, усиливает её жажду очарования, на которое он лишь намекает мимолётным, как молния, намёком. Но таким намёком он способен, как чародей, вызвать в зрителе ощущение известного времени, характерную особенность места. Он скорее художник воспоминаний и ощущений, чем резко очерченных линий; в этом тайна его изумительной власти, которую только тот может вполне оценить, кто сам созерцал природу, вдохновившую художника.

Прежде всего японский пейзаж совершенно безличен: человеческие фигуры лишены всякой индивидуальности, но они неоценимы как типы, олицетворяющие характерную особенность известного класса людей: вот наивное любопытство крестьянина, девичья застенчивость, геройство воина, самоуверенность самурая, забавная, прелестная неловкость детства, покорная кротость старости».

Херн был более чем японским художником слова. Он передавал читателям не только то, что чувствовал, но и то, что хотел бы ощутить читатель. Реальность при этом только мешала. Но Георгий Чичерин отнюдь не был японофилом или хотя бы порывистым романтиком, которого могла бы захлестнуть большая волна япономании Херна. Но он читал его книги, а оттого и изрядно удивлялся тому, что Майскому в Японии не нравится. Иван Михайлович слёзно просил перевода на Запад, в милую его сердцу Европу, мотивируя это прогрессирующей на Японских островах болезнью жены, возможно, развивающейся из-за неподходящего климата. Когда же Георгий Васильевич запросил подробностей – что, собственно, с Японией не так? – Майский не заставил себя ждать. Его ответ Чичерину, а точнее Херну, ибо это херновский образ Японии смутил советского наркома, длинен, подробен и точен. Фактически он написан в формате лекции, которую можно было бы (и нужно было бы!) читать всем отбывающим в Японию на долгий срок соотечественникам.

Обратимся же к ней, взяв на себя труд сделать то, что не сделал автор, – несколько упорядочить его письмо-лекцию, разбив для этого на «учебные вопросы» (выделены курсивом в квадратных скобках).

Ответ

«Г. В. Чичерину

Токио

6 января 1929

[Висбаден[29]]

Лично

Дорогой Георгий Васильевич!

Вы спрашиваете, почему такая разница во взгляде на Японию между Лефкадио Хирн и нами? Почему Лефкадио Хирн полон восторга пред красотой и изяществом страны, пред её климатом, народом и т. д., а мы не перестаём жаловаться на жестокую судьбу, забросившую нас на эти сказочные острова? Нет ли здесь какой-либо ошибки с нашей стороны? Нет ли каких-либо специфических препятствий к сближению между нами и японцами?

Вопрос очень интересный и весьма важный практически, ибо нам приходится иметь много дел с Японией, много народу посылать сюда на работу. Попробую на него ответить. Если бы Вы были сейчас в Москве, я, пожалуй, не рискнул бы отрывать Вас рассуждениями на эту тему от более срочной и серьёзной работы. Но так как Вы сейчас в отпуске, на отдыхе, то, может быть, найдёте свободную минутку для того, чтобы пробежать моё письмо…

[Климат и связанные с ним трудности бытия]

Начну с климата. Плох он или хорош? На этот вопрос не может быть одного общего ответа. Если оставить в стороне даже Ю[жный] Сахалин и Формозу[30] и ограничиться Японией в узком смысле этого слова, всё-таки надо затратить 3½ суток для того, чтобы в экспрессе проехать от Ваканаи (северная оконечность Хоккайдо) до Кагосима (южная оконечность Кюсю). На таком протяжении встречаются различные климаты. В Кагосима климат близок