90 лет вместе со всей страной: воспоминания и размышления (Кантуры, Хитрые, Щерба) - Николай Александрович Каланов

каким-нибудь предлогом и убивали, в том числе и подростков. Так на нашей улице (квартала три от нас) семья Конюшко съели секретаря райкома, пытались заманить мою сестру Машу – 12 лет. Но потом после очередного убийства, случайно при посещении активистами, были уличены (один из активистов заметил у Конюшко пятна крови на одежде). Сначала не обратил внимания, а когда уже пошли в другой двор, он сказал им. Все активисты быстро возвратились и застали убийц врасплох, за разделкой трупа. Я видел как их арестованных, 3–4 человек вели. Мыши тоже были голодные и ночью откусывали кусочки ушей и другие части тела у спящих людей. Грызли книги, тетради, все, что пахло съестным. Наша хата турлучная и саманная, легко сверлилась и мышами, и крысами. Полов не было, «доливка» – ровная утрамбованная земля, помазанная кизяком. После высыхания пол не пах и не пылил. Я не помню сколько у нас было кроватей. В спальне – одна отца и матери, в зале – одна. В столовой – стол, сундук, комод. В те годы спали на полу «доливке». Простилали рядно (сплетенное вручную из дерюжек – полоски ткани из изношенной одежды) и спали покотом: я, Шура, Алеша. Были подушки – одна на двоих. Укрывались общим одеялом, перетягивая друг у друга. Володя – самый меньший, Маша и Сима – чаще на печи. Анна – в зале. От мышей сторожила нас кошка. Утром у ног каждого по 5–10 задушенных мышей. У нас было много кроликов, которые сами рыли себе норки в неглубокой яме под навесом от дождя и снега. Кроликов кормили сеном и стеблями кукурузы. Мы их быстро поели и нам помогли коты соседей. Котов наказывали за это Степан, Алексей и Александр. Привязывали к хвостам «тарахтушки» и били кнутами. Позже Степан рубил им хвосты. Много было соленых огурцов, помидор, яблок, но главное – тыквы (кабаки). Не было хлеба. Мы толкли в ступе семена сорго, проса, и мать пекла лепешки величиной с ложку каждому по одной (завтрак, обед и ужин). Иногда «покупали» в торгсине немножко муки, но чаще отруби. К ним добавлялись сушенные съедобные травы. Картофеля у нас было мало и мелкий (чуть крупнее гороха) и по воскресеньям. В торгсин мать унесла свое приданное – столовое серебро. Летом было легче. Ели травы (сурепку, пастушью сумку, «заячьи ушки», козелки и т. п.). С сада – фрукты, с огорода – овощи. На трудодни ничего не давали. Ежемесячно ходили активисты и искали нет ли припрятанного зерна. Уму было непостижимо – куча детей. Отец работал на МТФ зоотехником и с зерном дела не имел. Не знаю, может быть и было зерно у тех, кто работал на зерновых токах, складах, перевозках, но у нас его не было. Кур, уток, гусей, голубей поели. Голубей начали давить крысы. Весной ходили в рощу и «драли» из гнезд птичьи яйца. Гнезд в те времена на каждом дереве не менее 4–5 штук. Яйца сырыми пили и домой приносили. Это не разрешалось, но голод заставлял.

До школы самый страшный случай произошел со мной на рыбалке. Река с мостом от нашего двора, через улицу Набережную, находилась в 70–100 м. Мост представлял собой сплошную дамбу шириной около 6 м с водопропускным поемом шириной 5–6 м посередине русла. Проем перегорожен кирпичной стенкой (плотиной), определяющей уровень воды в верхнем русле реки. Кроме этого какими-то мудрецами на уровне плотины в проем был настелен деревянный пол с трехсторонним уклоном. Вода через стенку (плотину) перетекала при нормальным уровне по краям пола. При засухе пол с входной стороны был сухой и только с выходной стороны касался или уходил под воду. При половодье мог покрываться полностью водой. При весенних половодьях были случаи, что вода шла и поверх дамбы. При нормальных условиях рыба поднималась на нерест верх по течению с большим трудом, преодолевая эту плотину. Она выпрыгивала часто на пол и ее ловили руками. Особенно в период нереста скапливалась сплошной массой так, что рыбаки сачками за 20–30 минут загружали полный каюк. В прибрежных камышах люди ловили сазанов руками или накалывали на вилы. По краям пола вода бежала довольно сильным напором. Пол покрывался мхом и устоять в таком потоке было трудно. Пол посередине был проломан. В проломе ловили рыбу сачками, маленькими сетками и пр. 1932–1933 годы был голод и река кормила многих.

Я тоже имел небольшую хваточку, которую вставлял в пролом и ловил мелочь. Тогда много было ершей. Наловлю 2–3 кг и домой. Мама через дуршлаг промоет их и на сковородку с крышкой. Еда, что надо, хотя и без соли, муки, пареная, сытная. Однажды утром спускаюсь под мост, а там только один мужчина хваткой большой ловит рыбу на выходе. Он ловил и рыбку и лягушек тоже. Рыбку в ведро, а лягушек глушил об пол и под кожух клал рядом с ведром. Как-то страшновато стало. Стукнет меня об пол или головой в воду окунет, завернет в кожух и на холодец. Посмотрел я в пролом, а там вода бурлит и много рыбы. Опустил хваточку, подождал пока над нею рыбка соберется, а сам на мужика посматриваю и сердце замирает. Смотрю стая рыбок над хваткой. Потянул, а поток воды при вытаскивании меня потянул в проем. Я поскользнулся и бухнулся под пол. В сапогах вода тянет меня вниз под пол. Я успел схватиться за край проема и заорал: «Спасите! Помогите!». Невероятным усилием я вытащил ноги из воды на пол. Задыхаясь, лежа на полу поднял ноги. Вода из сапог залила грудь. Чудом моя хваточка дугой зацепилась в щели пролома. Рыбке повезло, она в воде. Мужику тоже повезло. Своим падением я спугнул рыбу и лягушек и они бросились от меня прямо в хватку мужику. Он поднял хватку и с рыбой и с лягушками. Не знаю слышал ли он мои вопли о помощи и что он думал… Я быстро за хваточку, пустое ведро и наверх. Бегом с остатками воды в сапогах и дрожа от холода и страха домой. «Всевышний тебе помог», – сказала мама. Слава Богу! Таких приключений и им подобных совершалось со мной часто и много до самой старости.

Отец в гражданской войне не участвовал, кого поддерживал, не знаю. Так как братья его отца (Филипп и Иван) никуда не уехали, во время НЭПА процветали, очень возможно было влияние их либерально-демократических взглядов. Об этом при жизни отца у меня ни разу не было разговора, кто знал, что все перевернется, да и времени не