Двое. Рассказ жены Шостаковича - Елена Якович

не дают играть и пусть Шостакович заступится за нее перед директором филармонии. Дмитрий Дмитриевич, конечно, так и сделал, но это кончилось ничем. Директор филармонии стал объяснять ему, что мы даем ей концерты, но ведь она выходит к роялю и говорит, что меня просили не читать стихи, но я не могу. И читает стихи из запрещенного «Доктора Живаго» Пастернака. Вы же понимаете, говорил взволнованный директор филармонии, что нас всех посадят!

5. «Бабий Яр»: премьера на грани срыва

«Бабий Яр» – это была первая премьера в 1962 году, мы только поженились. Эта премьера очень трудно проходила и стоила Дмитрию Дмитриевичу много нервов. Поэма «Бабий Яр» Евгения Евтушенко была опубликована в «Литературной газете». Сначала ее редактор Валерий Косолапов боялся печатать эти стихи. Он посоветовался с женой, и они решили: будь что будет, но он это опубликует. Тираж мгновенно раскупили, «Бабий Яр» передавался из уст в уста, на Евтушенко обрушился шквал официальной критики, Косолапова уволили. Но это был прорыв в двадцатилетнем замалчивании трагедии в Бабьем Яре – расстреле нацистами десятков тысяч киевских евреев. Сперва Шостакович сочинил музыку к «Бабьему Яру». Потом Евтушенко стал к нам захаживать, принес другие свои стихи, Дмитрий Дмитриевич написал еще четыре части, и получилась Тринадцатая симфония. Тринадцатую симфонию играли дома, все слушали. Но в СССР существовала цензура, и на исполнение для публики нужно было получить разрешение.

Дмитрий Дмитриевич хотел, чтобы дирижировал Мравинский. Он поехал к Мравинскому на его дачу под Ленинградом, сыграл ему симфонию на рояле. И они договорились, что Мравинский вернется с гастролей и будет дирижировать, а хор Ленинградской консерватории под руководством Лизы Кудрявцевой, первой в СССР женщины – хорового дирижера, выучит хоровую партию. На этом порешили. Мравинский отправился на гастроли, а Дмитрий Дмитриевич оставил ему ноты и уехал в Москву.

Прошло какое-то время, Слава Ростропович по своим делам поехал в Ленинград и выяснил, что сочинение в планах филармонии не значится, что ноты Лизе Кудрявцевой не передали и что, видимо, Мравинский не собирается это исполнять. И тут вступил в дело Кирилл Петрович Кондрашин, который сказал: что бы ни случилось, он будет дирижировать. Но все солисты отказывались петь.

Сначала Дмитрий Дмитриевич хотел, чтобы спел Гмыря, был такой бас в Киеве. Мы ездили к нему в Киев, Дмитрий Дмитриевич сыграл ему сочинение. Гмыря послушал и на строчках: «Мне кажется – я – это Анна Франк, прозрачная, как веточка в апреле» – спросил, кто такая Анна Франк.

Дмитрий Дмитриевич смеялся, что Гмыря дважды лауреат. Во время войны его пение очень полюбили немцы, и он пел в оккупированных Киеве и Полтаве, его даже вывозили в Берлин, где он исполнил арию Вольфрама в «Тангейзере» Вагнера. И был награжден немецким крестом. А когда Украину освободили советские войска, за него заступился тогдашний ее руководитель Хрущев; вскоре Гмыре дали народного артиста и Сталинскую премию, а в 1960-м – орден Ленина. То есть у него был и немецкий, и наш орден. Поэтому Дмитрий Дмитриевич и говорил, что он дважды лауреат. Но Гмыря, конечно, всего боялся при такой-то биографии. Когда мы уехали из Киева, он прислал Дмитрию Дмитриевичу письмо, что он сходил в ЦК Украины посоветоваться. Там ответили, что вы, конечно, можете это петь, но на Украине это исполняться никогда не будет. Дмитрий Дмитриевич сказал мне: «Забери у него ноты».

Под нами в доме композиторов жил Александр Ведерников, карьера которого в Москве только начиналась, он непрерывно пел Свиридова и был такой поклонник русской музыки. Он сказал, что «Бабий Яр» петь по идейным соображениям не будет, что это противоречит его взглядам, что ли.

Тогда Дмитрий Дмитриевич обратился, уже с помощью Ростроповича, к басу Нечипайло из Большого театра, и тот согласился. Но в день, когда надо было петь, его заняли в опере «Князь Игорь», но мы об этом не знали, он позвонил только Кондрашину. И вот утром 18 декабря мы пошли в Большой зал консерватории на генеральную репетицию. Кондрашин репетирует, а солиста нет. Нет солиста. А незадолго до этого в филармонию поступил такой демобилизованный морячок, Виталий Громадский. И директор филармонии пригласил его в качестве дублера. Он очень мало репетировал, снимал комнату где-то под Москвой, но присутствовал почти на всех репетициях. Телефона у него не было, за ним послали машину, хор и оркестр ждали его, сидели на сцене. Его привезли, и он по нотам все спел. Поставил ноты и исполнил. У него были крепкие нервы. Другой бы психанул, а он нет. Одним словом, морячок. И вечером он пел на премьере.

Это было время, когда Хрущев проводил печально известные «встречи с творческой интеллигенцией». И как раз накануне премьеры, 17 декабря, была первая встреча в Доме приемов ЦК КПСС на Ленинских горах. Дело в том, что в начале декабря Хрущев посетил выставку авангардистов в Манеже, которая ему очень не понравилась, и вот три недели спустя он пригласил на банкет художников, писателей, композиторов и там орал на скульптора Эрнста Неизвестного, обрушился на Эренбурга и Евтушенко. С этого собрания Дмитрий Дмитриевич приехал поздно и очень расстроенный. А с утра была та самая репетиция перед премьерой, когда в пожарном порядке искали солиста. В консерваторию приехали какие-то важные люди в черных костюмах, которые вроде как и спать не ложились: они были на том скандале, который накануне устроил Хрущев. И вот в перерыве они подошли к Дмитрию Дмитриевичу и сказали, что после репетиции его просят зайти в Центральный комитет партии.

Я поехала с Дмитрием Дмитриевичем. Мы подъехали к зданию ЦК, и он сказал мне, что сейчас его будут заставлять отказаться от премьеры. Я сидела в машине и ждала. Он пошел к заведующему отделом культуры ЦК Поликарпову. Этого Поликарпова я хорошо знала. Когда я училась в педагогическом институте, он был ректором. А потом он у нас преподавал, марксизм или что-то такое, чего мы не хотели знать и слышать. Пока мы ехали, они там взвешивали – запретить или разрешить, какой скандал будет больше? В конце концов сошлись на том, что лучше разрешить, потому что по всей Москве знали, что будет такая премьера и что Кондрашин будет дирижировать. И когда Шостакович пришел к Поликарпову, тот сказал: «Дмитрий Дмитриевич, нам сообщили, что вы волнуетесь. Вы не волнуйтесь, премьера будет». И Дмитрий Дмитриевич вернулся от него уже несколько успокоенный.

Вечером мы пешком пришли на премьеру – из нашей квартиры на улице