Двое. Рассказ жены Шостаковича - Елена Якович

спросила я. Да нет, говорит, небольшой. И показал. Оказалось, что это квадратофон. А к нему четыре огромных динамика! Еле их довезли, до сих пор висят по углам. Эта система потом не прижилась, для квадратофона нужно было где-то еще раздобывать восьмидорожечные кассеты. Одну такую кассету привез Давид Федорович Ойстрах, который был любителем всяких технических усовершенствований. И была еще громоздкая, как сундук, вещь, которую мы брали для Дмитрия Дмитриевича в больницу. В середине там проигрыватель, а справа и слева отстегиваются динамики.

На стенах он повесил фотографии дорогих ему людей. Он дружил с Ойстрахом, был на «ты» с Давидом Федоровичем. А это Шебалин, композитор и друг Дмитрия Дмитриевича, ректор Московской консерватории в самые разгромные 1940-е годы. Это он позвал Шостаковича в Москву в 1943-м, пригласил стать профессором консерватории.

А почетные дипломы, которыми его награждали по всему миру, развесил не Дмитрий Дмитриевич, а его сын Максим. Шостакович равнодушно посмотрел на них и сказал, что это как «дворник в медалях». Обычно по праздникам дворник нацеплял боевые медали и шел по квартирам собирать с жильцов деньги.

В соседней комнате у нас была столовая и тоже вся мебель из Ленинграда, круглый обеденный стол, он раскладывался, когда приходили гости. Мне некуда было приткнуться, и я купила бюро, маленький письменный столик с крышкой, и поставила здесь в простенке, сделала рабочее место для себя. Какое-то время я пыталась работать в издательстве, тем более что оно находилось тоже в композиторском доме, прямо рядом с нашим, но мне было стыдно, потому что приходили мои корректуры, и кто-то за меня все это делал. Мне пришлось оставить работу, чего я не хотела. Но все мое время было занято Шостаковичем.

В столовой у нас стоял «шкаф ненужных вещей», как Дмитрий Дмитриевич его прозвал. Ему приносили много подарков, и все они складывались туда. Например, чашка писательницы Мариэтты Шагинян. Она была большая поклонница Дмитрия Дмитриевича, писала о нем книгу, ходила на все его концерты. Когда что-нибудь исполнялось, появлялась Шагинян. Она жила недалеко от нас. Про нее говорили: «Безумная старуха, Мариэтта Шагинян, пластмассовое ухо рабочих и крестьян». Потому что она была глухая. Однажды Дмитрий Дмитриевич пошел к ней в гости. Я поехала за ним и, подходя к дому, услышала жуткий крик. Это они разговаривали с Мариэттой Сергеевной. Как-то она ездила в Венгрию и привезла чашку для него.

Он очень любил бюстик Мейерхольда, такой скульптурный шарж, сделанный тремя художниками, назвавшими себя Кукрыниксы. Эту фигурку выпустили для подарков разным деятелям искусства малым тиражом на фарфоровом заводе в 1935 году, незадолго перед арестом и расстрелом Всеволода Эмильевича. У Шостаковича даже два таких Мейерхольда. Мейерхольд был очень важен для него. Он мне рассказывал, что в 1955 году писал в Военную прокуратуру ходатайство, чтобы его реабилитировали: «Имя гениального Мейерхольда над вернуть народу». Это был первый случай реабилитации жертвы сталинского режима, заметьте, еще до XX съезда, на котором Хрущев разоблачил Сталина. Он дружил и с маршалом Тухачевским. Тухачевского убили в 1937-м. Он все это знал и помнил. Ну, всех потом реабилитировали и моего отца тоже. И сказали, что я как дочь пострадавшего могу получить какие-то деньги. Да пошли они с их деньгами!

Ну что еще сказать? Он любил футбол, часто смотрел по телевизору, болел за ленинградскую команду «Динамо», потом за «Зенит». В 1930–40-х годах вел свой «футбольный гроссбух», как сам его назвал. Расчерчивал листы и делал таблицы, записывал в них результаты игр первенства СССР по годам, соотношение забитых и пропущенных голов и имена забивших гол. Я думаю, для них с Гликманом, с которым они обычно бывали на стадионе, это много значило в предвоенные годы, когда безвинно арестовывали направо и налево. Они ходили на этот футбол, где могли все-таки чувствовать себя более свободными, что ли… Еще он умел раскладывать пасьянсы и пытался меня научить самому простенькому, который называется «Рубашка», когда надо убрать все карты со стола. Но я оказалась бездарной.

4. Стравинский и Шостакович

В сентябре 1962 года в Москву из Америки прилетел Игорь Стравинский. Это было громадное событие. Полвека его нога не ступала на родную землю. А тут официальный визит – по приглашению Союза композиторов, знак перемен, воздух оттепели. В Москве и Ленинграде в переполненных залах он дирижировал своими произведениями. В СССР впервые прозвучали сюита из балета «Жар-птица», его «Фейерверк» и «Дубинушка». Люди аплодировали стоя, не давая ему начать… С первого дня Стравинский спрашивал: «Где Шостакович?» Но, когда он был в Москве, Шостакович уехал в Ленинград, а когда Стравинский отправился в их родной город, Шостакович уже вернулся в Москву. «Почему он меня избегает?» – недоумевал Стравинский. Два петербуржца, два самых великих из живших тогда русских композиторов сложно относились друг к другу. Министр культуры Фурцева дала банкет в «Метрополе», и они встретились.

Я была на том ужине, там были Слава с Галей, мы с Дмитрием Дмитриевичем, Стравинский приехал с женой, актрисой и художницей Верой Боссе. Еще присутствовала Лилиан Хоххаузер, ее муж был знаменитым английским импресарио, и она тоже этим занималась. Шостаковича и Стравинского посадили напротив друг друга, но поговорить по душам они не могли. Там было много народу, всех интересовал Стравинский. От него ни на шаг не отходил Карэн Хачатурян, племянник Арама, его назначили «сопровождающим» от Союза композиторов на все время визита. Он был учеником Дмитрия Дмитриевича и способным композитором. Они на пару с Тихоном Хренниковым, который возглавлял Союз композиторов, вцепились в Стравинского: куда он, туда и они.

Кажется, Стравинский не любил Шостаковича, считал его советским композитором, но воздавал ему должное. Но я думаю, что, если бы они поговорили… У них были общие воспоминания о Петербургской консерватории, о ее директоре – композиторе Александре Глазунове. Они бы нашли общий язык. Но не случилось. Стравинский был «под колпаком». Однако после московской встречи Дмитрий Дмитриевич положил под стекло на свой письменный стол фотографию Стравинского. Это ведь о чем-то говорит.

У Стравинского было много обожателей; выдающаяся пианистка Мария Вениаминовна Юдина называла его «небожителем». К его приезду подготовила выставку в Ленинградском доме композиторов «Игорь Стравинский. Жизнь и творчество», больше года собирала материалы. Шостакович учился с Юдиной в одном классе консерватории. Однажды она прислала письмо, и я ему передала: «Митя, тут Маруся Юдина написала, что хочет с тобой поговорить». Она пришла к нам, я предложила ей чаю, но она, не снимая пальто, прошла в столовую и сказала, что ей