Второе рождение - А. Салмин

Что надо этому человеку? Зачем он будит в ней воспоминания? Ведь и так вся жизнь проходит в постоянном страхе. Приходится врать и изворачиваться на каждом шагу, даже перед своими детьми.

Звонарев затоптал окурок и вздохнул:

— Хоть бы о детях подумала, если себя не жаль.

Он словно читал мысли Галины, слова его окончательно ошеломили. «Откуда он все знает?». Но по привычке продолжала кривляться:

— Дети! Я сама дитё.

— Брось паясничать. Гляди, платье на груди от молока взмокло.

От его простого открытого лица исходила непонятная сила, которой Галина не могла противиться. Она чувствовала, что не ради простого любопытства свел с ней знакомство этот человек с седыми висками.

— Откуда вы все знаете? Ворожите, что ли? — криво усмехнулась она.

— Не ворожу, а глаза на месте имею. Мы на границе почище тебя орешки раскалывали. Враги наши вот из таких же паразитов, как ты, помощников себе вербуют. Был бы на моем месте простой рабочий парень, он доверился бы: лицо-то у тебя доброе. А ты бы его, как гадюка, исподтишка ужалила… Люди кругом жизнь-то какую строят! А ты им мешаешь, на самом дне, по гнилым углам прячешься, солнца боишься. Да что тебе говорить!

Его слова больно хлестали Галину. Она снова закипела. Ишь, умник нашелся. А где он раньше был, когда она еще девчонкой впервые споткнулась? Теперь поздно, Трижды отбывала срок. Она с ожесточением вырвала свою руку, которую Звонарев держал в своей.

— Пусти! Проповедник тоже.

— Ну, что ж, иди. Если человек в тебе еще живет, встретимся здесь завтра в три. Если ничего не поняла, прощай. — Он накинул пиджак и медленно пошел в глубь парка.

До рассвета в ту ночь не могла сомкнуть глаз Галина. Встреча с Алексеем будто пробудила ее. Она баюкала дочь, которую каждое утро носила в ясли, и пыталась разобраться в своей судьбе. Раньше она иногда спрашивала себя, что связывало ее с преступным миром? Стремление к легкой, праздной жизни? Да так ли уж ее жизнь легка? Что проку в ворованных деньгах? Тратить их приходится крадучись. Уходят они без толку. И ничего не приносят, кроме постоянного страха. Может быть, ее держит муж, отец ее детей? Он рыскает где-то по своим воровским делам, по нескольку месяцев не только не приезжает, но даже не дает о себе знать. Она для него просто вещь.

Кто-то приклеил ей звучную кличку «Чайка». А какая она чайка? Ее, Галину Верховых, люди поминают проклятиями.

Чего не хватало? Людской ласки, заботы? А разве, там, в колонии, куда впервые оступившись, пришла совсем девчонкой, советские люди не подали тебе руку помощи? Разве не там получила среднее образование и специальность? Разве твоя мать, захлестнутая горем, не воспитывает своих внучат — твоих детей?

Люди делают все, чтобы помочь вырваться из тины, которая затягивает, а она, Галина, не хочет замечать их усилий, не идет навстречу…

Так прошла вся ночь. На другой день Верховых уже без страха шла в парк. Чувствовала: добра желает ей Алексей.

Звонарев и словом не обмолвился о вчерашнем. Он, как добрый знакомый, рассказывал Галине о работе пограничников, о своей семье, советовал как можно быстрее устроиться на работу. Под конец достал из бумажника фотографию Дзержинского, которую получил в наследство от отца.

— Этот человек, знаешь, как жизнь понимал: «Быть светлым лучом для других. Вот настоящее счастье человека, какого он только может достигнуть». Да, совсем забыл, — он подал ей бумажку, аккуратно сложенную вчетверо. — Мой адрес. Будет туго, пиши. Сама взвесь «за» и «против» своей жизни. Ты ведь совсем еще молодая, и дети у тебя.

Его крепкое рукопожатие, искренние слова запали в душу. Однако Верховых не порвала тогда с преступностью. Не хватило мужества, силы воли.

* * *

Шел вьюжный, холодный февраль. Шайка следила за квартирой одного из ответственных работников. Под видом командированной из района на квартиру этого работника подослали Верховых.

Под вечер она постучала в дверь. Открыла хозяйка дома, приветливая женщина с немного усталым, добрым лицом. Она сказала, что муж придет поздно, но гостеприимно пригласила Галину в дом, накормила, напоила чаем.

— Устали, наверное, с дороги, — хозяйка положила на кушетку большую подушку и одеяло. — Полежите, я пойду на кухню, подогрею ужин.

Галина стала отговариваться. Она уже все высмотрела. Необходим предлог, чтобы уйти.

— Мне еще в гостиницу. Номер забронировать.

Хозяйка и слушать не хотела.

— Нет, нет! Я вас не пущу. Такая пурга, у нас места хватит. Скоро и муж, наверное, придет.

Волей-неволей пришлось остаться. Люди, против которых она замышляла недоброе, обезоружили ее своим доверием и приветливостью. И снова Галина не спала всю ночь. Прохладные, свежие простыни жгли тело. Неужели она предаст доверившихся ей людей? Об этом и думать не хотелось. Но как же быть с сообщниками: ведь она давно у них на подозрении. Пусть! Что будет, то и будет! Она еле дождалась утра. Сообщники встретили ее настороженным вопросом:

— Ну, как?

Галина не отвела глаз.

— Там ничего нельзя сделать, — голос у нее был неестественно тверд и спокоен.

Время летело, и жизнь запутывалась все больше и больше. Казалось, нет выхода из создавшегося положения. Порвать с прошлым? Не было еще решимости, хотя иногда и хотелось пойти к людям с повинной. Поверят ли ей после всего? Оставалось одно: забыть угрызения совести и снова кинуться в грязный омут.

Однако работники женской колонии, куда в четвертый раз попала Галина Верховых, не дали погибнуть этим росткам в сердце осужденной.

Первого января 1957 года в палату, где лежала Галина Верховых с новорожденной дочерью, вошел начальник колонии. Он поздравил молодую мать с рождением четвертого ребенка, пожелал здоровья и сил в новом году.

— Чтоб не было скучно, почитайте, — Яковлев положил на тумбочку возле кровати журналы.

Галина была благодарна. Чтение всегда успокаивало и словно очищало, приобщало к другим, хорошим и честным людям. Развернула журнал «Работница».

«Великое счастье быть матерью, особенно в стране социализма, в стране строящегося коммунизма. Какое это наслаждение — видеть улыбку маленького родного существа, его чистые, доверчивые глаза, слышать его смех и детский щебет, учить его делать первые шаги! Какая это радость — наблюдать за ним, видеть, как он растет, играет со своими сверстниками, развивая тело, ум, чувства! Какая радость повести его первый раз в школу, увидеть красный галстук на его груди, а потом и комсомольский билет!».

Это было письмо Софьи Сигизмундовны Дзержинской ко всем матерям Советского Союза. Оно произвело неизгладимое впечатление на Галину. Имеет ли она право называть себя матерью?