250 дней в царской Ставке. Дневники штабс-капитана и военного цензора, приближенного к высшим государственным и военным чинам - Михаил Константинович Лемке

3. Петроградской местной военно-цензурной комиссии должны быть предоставлены полностью права, лежащие в других местах соответственно на штабах главнокомандующих армий, флота и военных округов театра военных действий, согласно ст. 7 Временного положения о военной цензуре».

Штаб Верховного подал новому учреждению один стул, но не устранил сделанного нарушения «закона», а лишь закрепил его своим авторитетом. Ни ведавший цензурою в армии генерал-квартирмейстер, ни принимавший его доклад начальник штаба, ни сам Верховный главнокомандующий не чувствовали неловкости в таком шаге. Никто из них не признал лучшим из выходов простое усиление штата цензурного отделения штаба VI армии, на что и закон давал полное право, и жизнь указывала с совершенной ясностью. Решение Беляева подсказано было ему из Министерства внутренних дел: оно боялось потерять свое хотя и косвенное, но сильное влияние на печать при переходе цензуры полностью в ведение штаба VI армии, так как знало, как мало склонен был великий князь Николай Николаевич, а за ним Янушкевич и главнокомандующий VI армией считаться с Советом министров, Горемыкиным и министром внутренних дел. Другое дело – генерал Беляев, подчиненый военному министру Сухомлинову… Беляев знал психологию штаба Верховного и потому умышленно не досказал своего мнения, дав, однако, понять, что цензура петроградской печати может доставить Ставке и штабу VI армии немало хлопот и неприятностей. Решение великого князя было таким, какое и ждал Беляев…

30 октября в штабе Верховного был получен отчет военно-цензурной комиссии при штабе Казанского военного округа, в котором, между прочим, указывалось, что: 1) письма на театре военных действий почти не просматриваются, 2) штемпеля войсковых частей на конвертах в связи с указанием в письмах места написания открывают место расположения этих частей, 3) письма офицеров сообщают много материала для шпионов, работающих вне театра военных действий.

На другой же день, 31 октября, был издан приказ Верховного главнокомандующего за № 133:

«Из донесений военно-цензурных установлений усматривается, что в письмах офицерских и нижних чинов продолжают обнаруживаться сведения о ходе военных действий, расположении частей и другие данные, кои, по закону и по существу, не могут подлежать оглашению во время войны. Хотя уже неоднократно указывалось на недопустимость подобного явления, тем не менее я еще раз обращаюсь к чувству патриотизма всех чипов высочайше вверенных мне армий и флота в уверенности, что в сознании важности переживаемого времени они сами воздержатся от сообщения в своих письмах не подлежащих оглашению сведений. Начальникам всех степеней повелеваю разъяснить подведомственным им чинам, какие именно сведения не подлежат оглашению, а также указать, что отправка писем с такими сведениями, помимо нарушения служебного и внутреннего долга каждого военнообязанного, является, сверх того, и бесцельной, так как, на основании закона о военной цензуре, письма просматриваются ею, причем те из них, кои содержат сведения, не подлежащие оглашению, конфискуются и не доставляются по назначению».

Сделанная ссылка на Положение о военной цензуре неверна; согласно ст. 52, «если военной цензурой не будет пропущена только часть почтового отправления, то после уничтожения недозволенного (путем заштемпелевания, уничтожения отдельных страниц и т. п.) такое отправление отсылается по назначению». 3 ноября был издан секретный приказ по VI армии за № 80:

«Председатель Петроградской военно-цензурной комиссии рапортом от 28 октября сего года донес, что состоящий в числе военных цензоров магистр фармации отставной коллежский асессор Гаупт уличен в выемке из цензуруемых им почтовых пакетов различного рода ценностей. Произведенным по делу дознанием это донесение вполне подтвердилось. Установлено, что Гаупт, подвергая просмотру проходившие через его цензуру почтовые отправления, извлекал из них деньги и марки и присваивал их себе; при этом обнаружилось, что Гаупт присваивал преимущественно денежные вложения на имя русских военнопленных, оставляя нетронутыми таковые же на имя германских военнопленных. Кроме того, выяснилось, что при цензуровании писем Гауптом допущены существенные отступления от правил положения о военной цензуре, объявленных 20 июля сего года, причем письма, адресованные родственникам военнопленных, направлялись не в бюро для военнопленных, а передавались для непосредственного отправления. Гаупт уже исключен из числа военных цензоров. Дело же о нем, по окончании следствия, на основании 1327 ст. XXIV кн. С. В. П. 1869 года, изд. 4 (по редакции приказа по военному ведомству 1914 г. № 464), подлежит передаче в военный суд для суждения его по законам военного времени.

Объявляю об этом позорном случае по армии и округу».

18 ноября председатель Совета министров Горемыкин обратился к Сухомлинову с секретным письмом, в котором указал на необходимость преподать военной цензуре (совершенно не отделяя театра военных действий от остальной территории) руководящие разъяснения о недопустимости в печати сообщений и статей, подрывающих высокий авторитет Совета министров. Горемыкин деталировал это общее указание, назвав как примеры сообщения «о возникающих в среде Совета министров разномыслиях по отдельным вопросам, о находящихся в производстве совета правительственных предположениях в области окраинных, инородческих, вероисповедных и иных однородных вопросов, о взаимоотношениях совета и законодательных учреждений и, наконец, о возможных перемещениях в составе совета с суждениями о вероятных кандидатах на якобы освобождающиеся министерские посты» и прибавил, что опубликование подобных сведений «может поставить совет в затруднительное положение и возбудить среди заинтересованных кругов населения либо несбыточные надежды, либо нежелательные с политической точки зрения разочарования, а в некоторых случаях повлечь за собой обострение национальной розни и вражды».

Одновременно министр внутренних дел циркулярно известил губернаторов обо всем сказанном, и они уже сносились с военной властью, «имея в виду существенную помощь военной цензуры».

28 ноября Янушкевич телеграфировал начальнику штаба армий Юго-Западного фронта генералу Алексееву: «Издаваемый при вверенном вам штабе „Армейский вестник“ иногда сообщает сведения, распространение коих является безусловно недопустимым. В последнее время было указание на способ наших действий в Восточной Пруссии и причины избрания того или иного способа, на демонстративный характер некоторых наступлений противника и т. п. Наша печать знает, что названный „Вестник“ издается при штабе фронта, противник – тем более. Поэтому всякому слову „Вестника“ придается если не официальный, то официозный характер и заключениям „Вестника“ придается непреложное значение. Ввиду изложенного Верховный главнокомандующий поручил мне указать на необходимость соблюдения крайней осторожности и тщательности редакции, без чего продолжение издания должно быть признано вредным. Казалось бы достаточным ограничиваться перепечаткой сообщений, исходящих от штаба Верховного главнокомандующего, допуская объяснения лишь в пределах этих сообщений. Если все наше общество мирится со скудостью вестей с театра военных действий, то с этими же вестями должны мириться и войска. Усердно прошу вас дать необходимые указания».

8 декабря начальник штаба Верховного главнокомандующего предписал о направлении всех писем военнопленных из состава нашей армии в цензуру