Давайте помолимся! - Аяз Мирсаидович Гилязов

Положив на ладонь, показываю застывшему, как столб, солдату. Он пнул по тыльной стороне протянутой ладони носком кирзового сапога, и яблочный огрызок улетел куда-то в неизвестность. Хоть одно из созревших в пятьдесят четвёртом году на земле Казахстана яблок повидало столько, сколько этот огрызок? Думаю, не видело. Гнев конвоира ни к чему хорошему не привёл, мне не предоставили достойного, человеческого места, а прямо там, на вахте, закрыли в узкий тёмный чулан, отгороженный в одном из углов сторожки.

Ночь я провёл там. Тесно, прилечь негде, да и не приспособлены для лежания шершавые, неотёсанные доски, которыми отгорожено помещение. Забрезжил тяжёлый рассвет. Сержант, можно сказать, преклонного возраста, вошёл и велел следовать с вещами за ним. Откуда-то прорывавшийся в запертый чулан аромат всю ночь беспокоил моё обоняние, но во дворе этот запах оказался ещё сильнее. По всей зоне распространилось незнакомое, прежде неведомое, сладкое, густое благовоние. «Какой это лагерь?» – спрашиваю. Сержант, не оборачиваясь, бурчит в ответ: «Майкудук». Между бараками кто-то перемещался, было какое-то оживление, движение. Но мы в ту сторону не пошли, сержант свернул направо и направился в сторону отдельно стоящего барака, огороженного забором из колючей проволоки примерно двухметровой высоты. Через пару-тройку минут я входил в небольшую комнату, находящуюся в одном из углов барака. Дверь открылась, замок приветственно звякнул раз, звякнул два, так, позвякивая, впустил меня в тесное нутро. На карцер вроде бы не похоже, зарешеченные окна слишком велики для него и к тому же снаружи они не закрыты. Потолок тоже высоковат. Посредине потолка свисает «расписанная» мухами лампочка. Электропровод похож на крученую плеть – миллионы мух навсегда присохли к нему!.. Сам не знаю, почему прежде всего я обратил внимание на мух, взгляд стал опускаться ниже и натолкнулся на две пары в упор смотрящих на меня глаз, а вскоре я разглядел и их обладателей. Один из них тот, который однажды искромсал ножом несчастного Сидорова, Юра… Второго не узнал, он лежал на нарах на боку, глядя вниз, словно желая спрятать набившуюся в глазницы черноту. Даже головы не повернул в мою сторону… А Юра, проворно спрыгнув на пол, подскочил ко мне. «Курить есть?» – спросил он сильным, молодым голосом. Услышав моё «нет», принялся тяжело и гневно материться. «Что за дела?.. Неужели во всём Казахстане не осталось порядочных людей? Кого ни привезут, ни у кого нет курева!» Справа от двух лежанок была третья, чуть короче, я на неё поставил свой узелок и устало вздохнул. Узнав, что я из Актаса, Юра всё же не стал рассказывать о себе, зато брови лежащего на боку арестанта поползли вверх, он отсыревшим, чахоточным голосом спросил: «Там до сих пор архаровцы?» Я знал, что в среде приблатнённых (так называли тех, кто стремился угодить блатным, хотел быть похожим на них) под этим именем подразумевали бандеровцев, поэтому сделал вид, что не услышал вопроса. Зачем он интересуется, с какой целью? С ответом спешить нельзя. Юра смолк на полуслове, что таилось на дне его взгляда, понять несложно. «Да, зону держат бандеровцы», – ответил я. По тому, что нить разговора перешла в руки лежащего на боку зэка с глубокими впадинами глазниц, по готовности Юры только слушать, а не действовать, я понял, кто главный в этой камере. Услышав «Актас», лежавший на боку разозлился, слова его сразу зазвучали колюче и язвительно, а вопросы таили в себе угрозу. С какой стати я упомянул каменоломню в Волынке, наверное, сам Бог решил покарать меня в ту минуту, лежащее на боку тело, опершись на локти, село, а я, увидев выбившиеся из-под одеяла парализованные ноги, вздрогнул от страха. Это же… это… там… поднятый бандеровцами и брошенный на асфальт… позже возопивший: «Начальник!» жалкий человечек!.. О Всевышний! Зачем ты выложил на мою дорогу домой этих скверных людишек?! У моих слов: «Меня, кажется, в закрытую тюрьму отправляют», – сразу снизился авторитет, сначала парализованный, потом, увязавшись за ним, Юра по очереди стали засыпать меня вопросами. Обдирают, словно липку! Ничуть не хуже, чем следователи Чёрного озера, ей-ей! Они здесь – в Майкудуке, не выходя из запертой секции, уже больше года валяются, оказывается. Писем не получают, посылки им не шлют, а кормёжка всюду одинаково скудна, потому и обозлены!.. Имя инвалида озвучил Юра, Фёдором он оказался… Принялся расспрашивать, чем, мол, я в Волынке занимался да с кем кушал в Актасе. Если бы они узнали, что мой лучший друг украинец из Херсона Иван Семёнович Велягурский, то мне было бы несдобровать. Заставили меня обо всём рассказать, задали уйму вопросов, время от времени бросали злые взгляды на мой мешок, перевязанный видавшей виды дратвой. Развязав узелок, вижу, подаренная одним попом-бригадником чашка разбилась, осколки посуды перемешались с кубиками сахара. Немного очистив, дал каждому по полгорсти. На моё счастье, взгляды их немного смягчились. Выпили чаю. Настал мой черёд задавать вопросы. «Что это за запах? Откуда он идёт?» – поинтересовался я в первую очередь. Оказывается, в Майкудуке долгое время жили японские военнопленные. А они якобы не успеют на новое место прибыть, как тут же начинают облагораживать его, украшать, причёсывать. Японцы высадили большое количество деревьев, а между ними разбили цветочные клумбы, на которых посеяли ночные фиалки – маттиолы. В дневное время дремлющие, сомкнув реснички-лепестки, цветы с наступлением сумерек просыпаются и далеко-далеко по округе распространяют своё благоухание.

Полгорсти сахара пополам с мусором надолго ли хватит? Инвалид после каждого взгляда в мою сторону начинает вспоминать зону в Волынке, бандеровцев, его только что благостно улёгшиеся на своё место брови воинственно вскидываются, физиономия кисло морщится: «Ты, татарин, один из «чёрных», как смог ужиться-то на одной зоне с архаровцами?» – снова и снова спрашивает он, и, не дожидаясь ответа, опять продолжает доискиваться, ворчит!.. «Язык мой – враг мой», говорят в народе, дёрнул же чёрт за язык меня, забывшую об осторожности овцу, похвастаться своим бригадирским статусом, после этого Фёдор стал придираться всерьёз. Пришлось мне прикинуться дурачком, отвечать невпопад, не к месту смеяться. А внутри всё горит! Нутро полно огня! Увели бы меня подобру-поздорову отсюда, молю я Всевышнего, избавился бы я от этой напасти. Оба беспощадные, проливавшие кровь арестантов злыдни, человеческая жизнь для них – мусор, не успеешь «а» сказать, задушат тебя… Нет, не входит конвой, не спешит мне на выручку!.. Пришлось раздать остаток сахара.

«Добро под ногами не валяется», – говорят татары. Понимаю, что слова эти не всегда верны, но в этот раз случилось именно так, снизошла на меня милость Всевышнего. В какой-то момент раздался стук