Давайте помолимся! - Аяз Мирсаидович Гилязов

в дверь, и кого, представь-ка себе, выкрикивать начали: «Алексей, Алёша! Аяз! Ты здесь?» Ушки на макушке, подхожу к двери… а по ту её сторону Виктор Захарченко!.. Мы-то считали, что его посреди беспокойного актасского лета на волю отпустили. Обременённые всякими заботами, мы как-то спешно попрощались с ним, и я думал, что Виктор давным-давно на свободе прохлаждается, а он застрял, оказывается, на этой зоне, в Майкудуке! «Виктор!» – кричу. На глаза слёзы навернулись!.. «Виктор, друг мой!» Виктор вкратце сообщил о своих делах. Оказывается, до сих пор неизвестно, в какие края его должны сослать, в том бараке, где мы находимся, во второй его половине, тоже содержат тех, кто должен бы выйти на волю, хотя и находятся под охраной, но по территории зоны они перемещаются свободно. Виктор, недолго думая, привёл ко мне надзирателя и из рук в руки передал две банки сладкой сгущёнки, примерно с полкило сахара и «баранку» колбасы. Выходя следом за позвякивающим ключом надзирателем, собиравшимся запереть камеру, он пригрозил Юре и Фёдору: «Эй, вы! Фраера! С кем сидите-то, знаете? Это же Гилязов, известнейший авторитет! Если хоть раз посмотрите на него искоса…» Больше ничего не сказал им Виктор, но его взгляд был настолько тяжёлым, веским, что эти два льва, эти цари зверей, тут же сдулись, съёжились и поджали хвосты. Похоже, они лучше меня понимали, кто такой Виктор, знали силу его слов. Безмерно благодарен Виктору, он стал сегодня моим ангелом-спасителем. Я пожалел Юру и инвалида Фёдора, душа моя в ту минуту была настроена на добрые поступки, утончилась, с лёгким сердцем подарил каждому по банке сгущёнки. Сосланный в окрестности Караганды Виктор стал водить машину, когда я снова вернулся из Казани, он разыскал меня. Подарил мне дорогую рубашку в полоску. У меня до сих пор есть фото, на котором я запечатлён в этой рубашке…

Непохожесть одних прошедших суток на другие особенно явно ощущается не днём, а ночью. Днём ходишь себе, слоняешься туда-сюда, воздух беззаботно пинаешь. А ближе к ночи в голове начинаются роиться мысли, а это роение – разве не наглядное доказательство твоего превращения в совсем другого человека?!

Если сможешь смотать все мысли в клубок, то поймёшь, что сегодняшний день абсолютно не похож на вчерашний. Где я вчера был – и где сегодня? Вчера в кромешной, адской темноте я слушал вопли истерзанной девушки-арестантки, её слёзные мольбы… В какую сторону повернула вчерашняя ночь мои убеждения? Что добавила, что отняла? Бессонная ночь резала меня по живому, расколола душу… Ужасное похмелье этой ночи ещё не выветрилось, хотя сон и атакует глаза с самых первых минут заката, но одолеть до сих пор не может, бросив на жёсткие, неудобные нары, треплет меня, изводит. Не только из окна, сквозь которое пробиваются полутени полусвета, но и из-под потолка, оберегающего меня от звездопада, прилетают тревожные мысли…

Ход минут отсчитываем на пару с сердцем. Хромая и спотыкаясь, но течёт время-то! Течение времени отсчитывает и мой формуляр, лежащий в лагерном управлении. Он правильно считает, не ошибается, ему ведомо, для чего меня увозят в родные края. Палачи – ночные птицы, им нравится выходить на этапы ночью, в преддверии ночи. Всевышний, умоляю, сделай так, чтобы меня увели сегодня ночью!.. И я бы избавился тогда от злобных сокамерников подобру-поздорову. Днём лежавший бревном инвалид сейчас тяжко стонет, жуёт губы, тревожно вскрикивает да взвизгивает. То ли боится, то ли напугать пытается. Эти двое тоже ведь чьи-то дети, изводится моя душа. Их тоже вскормили грудным молоком и поставили на ноги любимые матери!..

Мои раздумья ещё не успели вырваться из тесных ловушек, а меня уже позвали. «С вещами!» – пугая тишину, распорядился строгий голос. Надзиратель здоровый, плотный, поступь тяжёлая, сильная, грохот его шагов давит моё сердце.

Мы вошли на вахту, в пропахшее табаком и потом помещение с пожелтевшей побелкой. В этот миг, словно заподозрив что-то неладное, я поднял глаза, посмотрел на надзирателя и… содрогнулся! Мир, понятное дело, необъятен, но людские пути-дороги порой очень тесны! И с кем, ты скажи, столкнулся-то!.. Тот, который абсолютно неоправданно засадил меня в карцер!.. Он меня, конечно же, не узнал, даже толком и не рассматривал, скосив короткую, мощную шею, кивнул на узелок и приказал: «Развязывай!» Это предложение мне совсем не понравилось: «Перед отправкой на зоне шмон уже наводили», – недовольно промычал я в ответ. Голос получился слабеньким, от встреч со знакомыми злыднями на каждом шагу мозги поехали набекрень. «Развязывай, развязывай!» – сказал он, не повышая тона. Даже, показалось, улыбнулся. Делать нечего, развязываю мешок и выкладываю содержимое на стоявший в углу низенький деревянный столик. Не обращая внимания на остальные предметы, рыжий волосатым толстым пальцем обвёл пачку бумаг – письма Сергея Сергеевича, стихи, дорогие моему сердцу последние записки Лены, и сказал: «Запрещено!» Я ещё больше смутился-взволновался. «Почему нельзя? Я же на родину возвращаюсь. Меня освободить должны», – пробую я возразить. Рыжий сгрёб бумаги и куда-то вышел, вскоре вернулся, его руки-грабли были пусты, лицо удовлетворённо сияло. Шмон на этом завершился, я снова набил мешок вещами и беспрекословно последовал вслед за рыжим на улицу. Прежде не заметил, рядом с фундаментом вахты стоит деревянная скамейка. Хотя холодная роса и проникла неприятно сквозь штаны, я возражать не стал, сел, куда приказали. А рыжий вернулся на вахту.

Поднимаю тяжёлую, устало склонившуюся от общения с рыжим чёртом голову и вижу, что прямо напротив меня взошло самое прекрасное украшение ночного неба – полная луна. Небо накрыло землю золотистой накидкой. Не догадывался я, что в суровом Казахстане есть столько золота! Даже многослойные колючие заборы, ощерившиеся длинными и острыми зубами, смягчились и подобрели, промокнувшись золотом. Хочется потрогать их, приласкать. Парные лампочки, пристроившиеся на вершинах столбов, словно сказочные, волшебные птицы, едва заметно колышутся. Хотят посоперничать с лунными лучами, что ли, глупышки? Пустая, ни разу не знавшая травы, многократно перепаханная и выровненная граблями полоска земли между двух ограждений нынче тоже словно бы задремала. Между онемевших окрестных бараков, превратившихся в шатры с золочёными куполами, гуляет плотный ветер. Это уже не тот безудержный степной ветер, который длительное время терзает меня, обнажая мою слабость! С нетерпением поджидающий наступления темноты тихий летний ветерок приносит богатый аромат ночных фиалок и умиротворяющую тишину. Ветра вроде бы нет, и в то же время он есть, касается твоей щеки, любовно гладит мягким белым крылом, ласкает тебя. Если смотришь прямо на луну, глазницы твои наполняются нежным лунным светом. Ты тихонечко приподнимаешься и начинаешь глядеть вниз, на